Николай Некрасов и Авдотья Панаева. Смуглая муза поэта - Елена Ивановна Майорова
П.В. Анненков. Гравюра XIX в.
За Дружининым, одним из наиболее блестящих критиков 50—60-х годов XIX века, прочно закрепилось прозвище «денди», подчеркивавшее умение владеть собой, быть аккуратным, стильным, точным, отстраненно-сдержанным, достойным преемником и продолжателем традиции П.Я. Чаадаева. «Одно время он прожил у нас на квартире более месяца и нам можно было хорошо узнать его характер, – рассказывает Панаева. – Дружинин был всегда ровен, никогда не горячился в разговоре, относился ко всему довольно индифферентно, скучал, если завязывался при нем продолжительный разговор о политике и об общественных вопросах». Его подчеркнутый аристократизм рассказчица воспринимала враждебно. Ее раздражало даже то, что «женщин он почему-то называл дамами». Дружинину принято приписывать мысль об основании Общества для пособия нуждающимся литераторам и ученым – Литературного фонда. Авдотья Яковлевна это отрицает: именно он «особенно подсмеивался над этим проектом», который зародился в голове одного из ее хороших знакомых. Но не прошло и года, как Дружинин осуществил его. На обеде, данном по этому поводу, провозглашались тосты и хвалебные спичи Дружинину, и он даже «не упомянул, что заимствовал эту мысль у человека, который в это время уже был в Сибири». «Вероятно, – иронизирует Панаева, – позабыл, за давностью времени».
Подозрения в присвоении ею и Некрасовым огаревского капитала она отметает очень просто: «Огаревы жили врозь уже два года. М.Л. прислала мне доверенность для взыскания с ее мужа по векселю 100 тысяч рублей. Я не хотела брать эту доверенность, но литературные друзья Огарева убеждали меня не отказываться. Огарев так был безалаберен, что наделал уже долгов и нарочно сам приехал в Петербург, чтобы упросить меня взять доверенность; он при свидетелях – Тургеневе, Анненкове, В.П. Боткине – дал честное слово, что уплатит по векселю. Свидетели не могли не знать, что у Огаревой не было никаких капиталов, потому что при них я упрашивала ее мужа послать ей хотя сколько-нибудь денег за границу». И простодушное резюме: «После смерти у Огаревой не осталось никаких денег, следовательно, Некрасов и не мог их проиграть».
Справедливости ради следует отметить, что она не только язвила и уничтожала репутацию врагов; есть в воспоминаниях и добродушное, прямо-таки нежное подтрунивание над друзьями. Так, Чернышевский, «…придя ко мне в комнату, раскланялся с моей шубой, которая была брошена на стул и которую он принял за даму; в другой раз возле него на стуле лежала моя муфта, и он нежно гладил ее, воображая, что это кошка». Беда только, что добрых слов удостоились немногие: Белинский, Чернышевский и Добролюбов.
Вообще ее симпатии к людям простого происхождения очевидны – она сама была такой и, возможно, ощущала сословную ущербность. Как тут не вспомнить откровенное определение злоязычного Щербины – «холопка». Чувствуется, что, несмотря на лакеев, богатые наряды, крупные брильянты и роскошные выезды, на все старания «соответствовать», она ближе к простонародью, к разночинцам, нежели к литераторам-дворянам.
Составляя подобные «Воспоминания», писать можно было как бог на душу положит – опровергнуть написанное могли считаные лица: в живых их осталось немного. Но это не только работа на публику. Пожилая женщина стремилась подвести итог своей неординарной мятежной жизни, доказать самой себе свою правоту и силу.
Повествование она успела довести примерно до 1863 года – времени ее окончательного разрыва с Некрасовым. Возможно, таково и было первоначальное намерение автора – широко и выразительно описать всю «звездность» своего тогдашнего окружения, а не значительно более скромный круг общения в браке с Головачевым.
Авдотья Яковлевна успела напечатать свои мемуары только в журнальном варианте. 30 марта 1893 года ее не стало. Она скончалась на семьдесят четвертом году жизни и была похоронена на Волковском кладбище, рядом с последним мужем.
К этому времени из всех героев мемуаров Панаевой в живых остались только Григорович и Достоевский, да творил в Ясной Поляне отошедший от мирской суеты Л.Н. Толстой. Но Федор Михайлович был одним из любимчиков Панаевой, а весь круг раннего «Современника» он, мягко говоря, недолюбливал. Григорович же был очень задет мемуарами Панаевой. Еще раньше он писал ей: «В воспоминаниях ваших вы не довольствуетесь выставить в неблаговидном свете тех, которых вы подозреваете в несочувствии к вам; вы преднамеренно извращаете каждое их действие, стараетесь очернить их память, не останавливаетесь перед клеветой».
Он считал ошибочным сам факт публикации «Воспоминаний». Постоянная сотрудница беллетристического отдела «Отечественных записок», известная в свое время писательница С.И. Смирнова-Сазонова вспоминала: «Когда Григорович узнал, что в «Историческом вестнике» будут печататься воспоминания Панаевой, то перепугался, что там заденут его. Полетел к Суворину говорить о том, что нельзя в порядочном журнале печатать такие вещи. «Надо быть трижды закаленным в бесстыдстве и грубости подобно г-же Головачевой (Панаевой), чтобы ломить сплеча все, что взбредет в голову, и не стесняться ложью и клеветой, когда память отказывается давать материал…»
«Воспоминания» вызвали огромный интерес. После журнальной публикации «Воспоминания», неряшливо изданные и сильно пострадавшие от цензуры, вышли отдельной книгой. После этого они долгое время не переиздавались – ждали своего часа.
Н.А. Некрасов. Художник Н.Н. Ге
Они не были снабжены художественными портретами. Однако всегда интересно знать, как выглядели герои. Иконография действующих лиц нашего повествования весьма обширна. Всем известны хрестоматийные изображения корифеев русской литературы, в кругу которых проходила жизнь Авдотьи Яковлевны Панаевой. На них они, как правило, убелены сединами, мудры и значительны, какими стали в конце творческого пути. Как будто признанные писатели так и родились маститыми старцами и никогда не были молодыми; их никогда не занимали легковесные, несерьезные интересы; они всегда только и делали, что думали об участи народа да философски размышляли о судьбах мира.
Изображений Н.А. Некрасова великое множество, особенно в его благополучные годы: это и бюсты, и портреты, и новомодные фотографии, на которых он предстает с лицом строгим и скорбным, «плакальщиком народной доли».
Меньше всего повезло И.И. Панаеву. Ввиду «незначительности» писателя во всех изданиях приводится его фотография, сделанная незадолго до смерти, – на ней он не очень хорош: усталый, побитый жизнью. Однако на нескольких известных портретах Панаева в молодости (например, акварель Н.М. Алексеева 1830-х годов) он красив и более того – породист, так что внешне Некрасов не выдерживает с ним никакого сравнения.
Самое известное изображение Авдотьи Яковлевны Панаевой – портрет кисти К.А. Горбунова 1841 года, на котором мы видим молодую красавицу с гладко причесанной черноволосой головкой в светлом платье. Фигура напоминает о балетном прошлом; талия затянута корсетом до тонкости невероятной.
Почему-то эта весьма привлекательная женщина не злоупотребляла увековечением своей яркой внешности, в отличие, например, от некрасивого Некрасова.
И.И. Панаев. Художник Н.М. Алексеев
Другое изображение Панаевой на рисунке К. Брожа показывает
