Владимир Набоков - Из переписки Владимира Набокова и Эдмонда Уилсона

В.

17 декабря 1955

Дорогой Кролик,

огромное спасибо за английское издание «Трех мыслителей» и за переделанную дуэль. Теперь, во всяком случае, понятно, кто в кого стреляет.

Кончил читать твою очередную книгу,{256} Вера же дошла только до середины. Твои короткие предисловия нам очень нравятся. Отбор авторов превосходен, хотя, по мне, слишком много Лоуренса и Андерсона{257} — с художественной точки зрения и тот и другой полнейшие посредственности.

«Онегин» почти закончен. Предстоит еще месяц-другой посидеть в библиотеках. И остается гигантский указатель, я его даже не начинал и хочу сделать как можно более полным и подробным. Февраль и март проведем в Кембридже с Дмитрием и с Уайденеровской библиотекой. Надеемся повидать вас с Еленой у нас.

Мы с Верой желаем вам всем замечательного Рождества.

Привет.

В.

1956

Чонси-стршп, 16

Кембридж, Массачусетс

29 февраля 1956 г.[205]

Дорогой Братец Кролик,

спасибо за книгу моего предшественника.{258} Его дух наверняка опешил от всех этих ляпов в ужасающих переводах, которые ты осенил своим предисловием. Нетрудно было предположить, что оно вызовет у меня резкое неприятие. Неужели ты и впрямь считаешь, что Чехов стал Чеховым, потому что он писал о «социальных явлениях» и «становлении нового индустриального среднего класса», о «кулаках» и «поднимающихся крепостных» (как будто речь идет о море)?{259} А я-то думал, что он писал о вещах, над которыми кроткий король Лир хотел с дочерью поразмыслить в тюрьме. Еще я думаю, что во времена, когда американских читателей, начиная со школы, учат искать в книгах «общие идеи», долг критика обращать их внимание на особые детали, на уникальные образы, без которых — ты это знаешь не хуже меня — нет искусства, и гения, и Чехова, нет ужаса, и нежности, и чуда.

6 марта мы едем в Нью-Йорк на два-три дня.

В колонке Харви Брейта{260} есть сдержанный намек на мерзкую мышиную возню в лондонских газетах по поводу «Лолиты». Когда ты будешь читать книгу, ты, надеюсь, отметишь про себя, какая это целомудренная история… и никаких тебе американских кулаков. В том же номере «Book Revue» помещена симпатичная реклама «Энциклопедии секса», где пациенты «сами рассказывают истории своих болезней». Я сильно раздосадован тем, как складывается судьба моей нимфетки, и хотя я предвидел такой поворот, я совершенно не представляю себе, что тут можно предпринять, и даже не знаю, на какого рода поддержку или защиту я могу рассчитывать в наши дни, когда крестовые походы определенно vieux jeu.[206] Увидим ли мы тебя и Елену в Нью-Йорке?

Твой

В.

Голдвин Смит Холл

Корнеллский университет

Итака, Нью-Йорк

14 августа 1956 г.[207]

Дорогой Братец Кролик,

мы с Верой только что вернулись из чудесной поездки в Скалистые горы. Сначала мы остановились в Маунт Кармел — это деревенька в южной Ютахе, где мы сняли дом. Охотились на бабочек в Великом Каньоне, Аризона, и других национальных парках по соседству. Розовые, терракотовые и сиреневые горы составляли приятный фон Кавказским горам Лермонтова в «Герое нашего времени», который я отправляю, с комментарием и картой, в «Doubleday».{261} В июле мы перебрались в более северные широты Вайоминга и Монтаны. Кстати, в одном из своих писем Флиссу «венский шаман»{262} упоминает о своем пациенте, молодом человеке, который мастурбировал в туалете гостиницы «Интерлейкен» в чрезвычайно неудобной позе, позволяющей ему (вот она, зацепка, подсказывающая нашему «венскому шаману» путь к излечению) наблюдать за девушкой. Наверное, это был молодой француз в вайомингской гостинице с видом на Тетоны.

Я с удовольствием вижу, что твои пергаментные свитки по-прежнему в списке бестселлеров. Как ты? Где ты? Только сейчас представилась возможность внимательно прочесть то, что ты мне показал как-то во время нашей чудной встречи в Уэллфлите весной, а именно — Струве о Набокове.{263} Книга блестящая, однако меня несколько удивило то, что, раскопав довольно подлый выпад Георгия Иванова{264} против меня двадцатипятилетней давности, Струве не потрудился сказать, что поводом послужила моя статья, в которой я разругал роман Одоевцевой,{265} жены Иванова.

У нас здесь хороший дом с гостиной. Это время, между помолвкой в Кеннебанк Порте и началом занятий в сентябре, Дмитрий поживет с нами. Он очень толково помогал нам с Верой переводить Лермонтова. Не помню, говорил ли я тебе, что после некоторых колебаний я все же решил не переводить мемуары Тургенева. Договор, который мне прислал Строс,{266} содержал ряд неприемлемых условий, вдобавок в своих письмах он взял такой покровительственный тон, что все во мне запротестовало. Тем временем «Doubleday» приобрел права на «Пнина», и мы должны встретиться в Нью-Йорке с Эпстайном,{267} человеком обаятельным и тонким, чтобы обсудить новые планы.

Вернетесь ли вы из Европы к сентябрю? Есть ли надежда, что мы повидаемся в Нью-Йорке?

Сердечные приветы от нас с Верой тебе и Елене.

В.

Мюнхен

Максимиланштрассе 4

Отель «Четыре времени года»

1 сентября 1956

Дорогой Володя,

твое письмо дошло до меня только что. Последнее время часто о тебе думал — пытался представить тебя в Германии. Елена вернулась в Уэллфлит: уезжая, мы оставили Элен{268} у друзей, и ее надо было забрать. Билет на пароход заказан на 2 октября, но уеду, возможно, раньше. Будешь в Нью-Йорке — зайди в Принстонский клуб: я там бываю.

Веду тихую, размеренную одинокую жизнь в этом превосходном отеле; вечерами хожу слушать превосходную оперу и пытаюсь дочитать «Die Leiden des Jungen Werthers»[208] — читать его я начал еще в 1933 году и так до сих пор и не закончил. Страшно подумать, что из-за этой книги столько молодых людей по всей Европе сводили счеты с жизнью.

Вчера вечером видел Николая — он был здесь проездом в Зальцбург, где, как всегда, налаживает культурные связи. Несколько раз мы видели его в Париже и побывали в его потрясающем загородном доме. Великолепные сад и огород, чудесный маленький синеглазый мальчик и не слишком хорошенькая, но молодая, синеглазая и прекрасно образованная жена. Его теща живет в одиночестве (тесть недавно умер) в огромном château[209] со средневековыми башнями и поросшим илом рвом. У Николая с женой дом поменьше, поблизости от тещиного замка. Николай любит водить по замку гостей, развлекая их, как он сам говорит, типичными прибаутками экскурсовода. Никогда не видел его таким безмятежным и счастливым. Иван, его сын от первой жены, женится на дочери крупного французского дипломата. И все же не могу отделаться от ощущения, что ему (Николаю) эта жизнь может вдруг до смерти надоесть и захочется все бросить. В настоящий момент он сочиняет оперу про Распутина по либретто Стивена Спендера.{269} Он, безусловно, добивается поразительного драматизма, музыка же оставляет желать лучшего.