Бернард Хаттон - Секретная миссия Рудольфа Гесса. Закулисные игры мировых держав. 1941-1945

Я подозреваю, что преступления против посланника совершались членами Лондонского клуба, которых самих превратили в полупомешанных. У меня возникла такая мысль после того, как посол сообщил мне, что старый конюший короля, являвшийся членом этого клуба, неожиданно лишился памяти и вскоре после этого был найден мертвым на рельсах. Он попал под поезд, так и не восстановив свою память. Уж не знаю, какие тайны он знал, что его заставили сначала лишиться памяти, а затем и замолчать навсегда. Я узнал об этом перед вторым приездом посланника из газетной статьи, опубликованной в «Санди тайме» от 22 марта 1942 года под заголовком «Тайна смерти конюшего».

На мою просьбу перевести меня в лагерь, которую я передал британскому правительству через швейцарского посланника, я получил отказ. Правительство сообщало, что только оно может решать, где и в каких условиях я должен содержаться. Я не ожидал ничего другого и обратился с просьбой, желая провести эксперимент. Мне снова было сделано предложение, которое я получал уже несколько раз, принять к себе какого-нибудь немецкого военнопленного в качестве компаньона, но я отказался. Я не мог позволить, чтоб еще один немец подвергся такому бесчеловечному обращению.

Головные боли у меня не прекращались. Я снова стал делать вид, что лишился памяти. На этот раз я учел все свои прошлые ошибки. Я не стал узнавать людей, которых не видел больше двух недель, даже если это был кто-нибудь из врачей, находившийся при мне годами. Из этого можно понять, какие ужасные яды мне давали, яды, для которых не существовало противоядий, в отличие от тех, что я получал в Митчетте.

Вскоре я научился не совершать ошибок. Я успешно прошел несколько проверок. Они заключались в том, что в моем доме неожиданно появлялись люди, которых я знал до этого, но я делал вид, что не узнаю их, хотя и находился в состоянии гипнотического сна. Я должен был быть начеку днем и ночью. Наконец, я научился давать ложные ответы, даже в своих снах, что помогало мне делать вид, что я лишился памяти. Я надеялся, что, обнаружив мою болезнь, власти Британии отправят меня домой. Но надежды мои не оправдались. Проходили месяцы, корабли, на которых привозили пленных для обмена, приходили и уходили, а в моем положении ничего не менялось.

Опасаясь, что в один прекрасный день я действительно лишусь памяти, я стал заучивать наизусть те выводы, которые родились у меня на основе полученного опыта. Каждый день, в определенное время, я повторял их иногда вкратце, иногда целыми предложениями, что занимало у меня несколько часов. Я надеялся, что, затверженные подобным образом, они навечно сохранятся в моей душе, даже если я перестану помнить события, случившиеся несколько дней назад.

Однажды ко мне явился доктор Филлипс и сообщил, что генерал-фельдмаршал Паулюс обратился к немцам по московскому радио с предложением прекратить сопротивление. Он спросил: не согласен ли я с Паулюсом, что пора закончить войну, не хочу ли вернуться домой? Я ответил, что да, конечно хочу, но не ценой поражения моей страны. Этот ответ сильно разочаровал его – это было написано на его лице.

Я убежден, что они надеялись получить от меня заявление, которое можно было бы использовать против немецкого народа в пропагандистских целях. Тогда на меня стали давить. Но ни увеличение шума, ни усиление болей в животе в течение последующих нескольких дней не заставили меня дать положительный ответ на вопрос, который мне снова задали, надеясь, что, желая прекратить свои муки, я уступлю. Это событие стало для меня последним доказательством того, что тайный препарат уже не оказывает на меня никакого воздействия, по крайней мере сейчас, ибо если бы он оказывал, то меня бы заставили предать свою страну, как предал ее Паулюс, который, вне всякого сомнения, тоже стал жертвой этого препарата.

2 ноября 1944 года приехал зубной врач и осмотрел мои зубы. Теперь он не мог уже отрицать, что они больны, но сказал, что лечения придется ждать несколько месяцев. Поскольку я не верил, что английские врачи хотят мне помочь, я не стал возражать. Однако дантист предложил запломбировать один зуб. Я считал, что это совершенно ни к чему, но, несмотря на свои подозрения, не стал возражать, поскольку, делая вид, что потерял память, я не мог проявлять никаких подозрений. После того как пломба была поставлена, этот зуб разболелся так сильно, что я не знал, что мне делать. Потом заболел и другой испорченный зуб, но уже не так сильно. Поскольку боль возникала сразу же после еды и не появлялась, когда я ничего не ел, я понял, что ее причина заключается в том препарате, который добавляли в мою пищу. Постепенно постоянное раздражение нервов привело к тому, что боль сделалась почти постоянной. Мучения мои были ужасны.

Врач заявил, что боль вызвана невралгией. Мне не давали никакого обезболивающего или, вернее, давали таблетки, которые, по их словам, должны были снять боль, но от них она только усиливалась.

В данном случае нельзя было применять и керамические или стеклянные бутылки с горячей водой, ибо для лечения лица они совершенно бесполезны. Я пил много воды и таким образом немного смягчал действие яда. Когда мои тюремщики заметили это, они стали добавлять отраву в водопроводную воду, которая до этого была единственной субстанцией, не содержащей ядов. Опыты, которые я проводил, прекращая есть, не оставляли в этом ни малейшего сомнения.

26 ноября 1944 года я попросил у швейцарского посланника, чтобы он добился для меня отпуска в Швейцарию, где я мог бы поправить здоровье. Я хотел, чтобы меня лечили швейцарские специалисты. Доктор Джонс считал, что смена обстановки или сильная эмоциональная встряска, вроде встречи с семьей, могла бы возвратить мне память. Я сказал, что готов дать слово чести, что вернусь в Англию по первому же требованию. Посланник, сменивший прежнего, приехал ко мне 20 декабря и сообщил, что, к сожалению, отпуск для меня невозможен по некоторым фундаментальным соображениям. Тогда я попросил его, чтобы он помог мне перевестись в общий лагерь для военнопленных. Я обратился к правительству Великобритании с письменной просьбой об этом, но ответа не получил.

Я делал вид, что потерял память, вот уже полтора года, но так и не добился, чтобы меня отправили на родину. Тогда я сказал себе, что дальнейшая симуляция амнезии совершенно бессмысленна. Я решил поговорить с доктором Джонсом, чтобы увидеть, как он на это отреагирует. Увидев, что неожиданно ко мне возвратилась память в полном ее объеме, он не мог скрыть своего изумления. Я перечислил ему, какие события произошли за это время в мире, например нарушение королем Италии своего честного слова, что, несомненно, было вызвано применением секретного препарата. Я вспомнил, как окружавшие меня люди обращались со мной, что объяснил той же самой причиной, и припомнил ложные слова чести, данные мне. Я знал, что Джонс, как врач, не потерпел бы всех тех ужасных издевательств, которым я подвергался, если бы его психика не подверглась воздействию гипноза. Я рассказал ему обо всем не потому, что надеялся, что он признает это, – он этого сделать не мог. Я хотел заставить его задуматься и убедить его, что он действовал по воле преступников, которые подвергли его гипнозу и тому подобным вещам. Я надеялся, что после разговора со мной он изменит свое поведение. Но, как обычно, он избегал моего взгляда, когда я стал говорить о том, что происходит вокруг меня, и когда он лгал мне в ответ. В его глазах снова появилось застывшее выражение. Он заявил, что вынужден признать, что события в мире, о которых я говорил, действительно очень странные и они заставили его задуматься. Что же касается той сферы, о которой он может судить, а именно о моем лечении, он заверил меня, что я стал жертвой самовнушения. Я описал ему различные опыты, которые снабдили меня доказательствами того, что было, когда я пил какао и когда переставал его пить. Но все было напрасно – я наткнулся на глухую стену. Лечение мое не было изменено ни на йоту. Я надеялся, что простого описания фактов будет достаточно, чтобы отношение ко мне изменилось, но надежды мои не оправдались.