Лев Гумилевский - Зинин

Теперь вы поймете, — заключает грустную повесть Зинин, — что слава жертв Дюма, провозглашенная под его же председательством, явилась какою-то Немезидою перед кавалером Почетного легиона большого креста и бывшим пэром. Он окончил заседание одною из тех ловких и гладких речей, на которые был большой мастер. Он признал заслуги двух погибших друзей: он согласился на перечеркивание некоторых формул (маленькое изменение, имеющее для специалистов большое значение). Он говорил о необходимости единства в преподавании, но полагал, что можно еще исправить старые формулы так, чтобы удовлетворить требованиям успехов науки. Когда химики разъехались при пожелании новой встречи, оказалось, что прямые результаты съезда были очень неважны; но важно было лишь то, что все лучшие представители европейской химии оказались партизанами тех, которым тому пять лет их соотечественники не находили достойными ни кафедры в Париже, ни денежной премии».

Вот что считал важным в работе конгресса старейшина русской делегации!

Глава тринадцатая

Старший товарищ

Только тогда, когда является понимание явлений, обобщение, теория, когда более и более постигаются законы, управляющие явлениями, только тогда начинается истинное человеческое знание, возникает наука.

Возвращавшийся из Гейдельберга на родину Менделеев не узнавал России. Приближаясь к Петербургу, он записывал в свой дневник:

«Сперва с офицером потолковал, да с казанским помещиком, изучавшим сельское хозяйство в Саксонии. И сказали они много и утешительного и грустного. Крестьянское дело опять отложили, а народ воскресные школы плохо посещает».

В Петербурге, свалив вещи у Воскресенского, Дмитрий Иванович отправился в баню.

«Там разговор какого-то офицера и банщика удивили меня не мало, — пишет он. — И об конституции, и об уважении городов, и об вреде нашей аристократии. И об освобождении много слышал — говорят, что государь говорил в народ, что хочет ко дню молитв назначить срок, что печатают уж манифест…»

Днем объявления манифеста называли годовщину нового царствования, 19 февраля, и действительно, 19 февраля 1861 года Александр II подписал манифест. Однако, опасаясь народных волнений, опубликование манифеста отложили до 5 марта. За эти дни воинские части были приведены в боевое положение, солдатам розданы боевые патроны, заряжены пушки, удвоены ночные патрули и усилены караулы Зимнего дворца.

Опасения правительства за Петербург не оправдались. В дневнике Менделеева записано 5 марта:

«А день-то — объявили свободу мужикам, а тихо. Два года оставляют еще, но дворовым ладно».

В этой тишине пробуждалось самосознание народа, обманутого в своих надеждах на «полную волю и землю».

Тут царское правительство не заблуждалось. В апреле, после издания «Положения», обязывавшего крестьян в течение двух лет отбывать «барщину», начались волнения. Крестьянин села Бездна Спасского уезда Казанской губернии Антон Петров, человек «набожный, тихий, молодой, но очень уважаемый всеми», объявил односельчанам, обманутым в своих ожиданиях, что в «Положении» он вычитал «полную волю». Слух об этом распространился по окрестным деревням с необыкновенной быстротой. В Бездну к Петрову стекалось множество крестьян. Крестьяне стали отказываться от выполнения господских нарядов. Жалобы помещиков и управляющих на «взбунтовавшихся» крестьян подняли на ноги начальство. Уговоры и разъяснения исправника и становых приставов не имели никакого успеха.

В Бездну были направлены войска под командой присланного из Петербурга графа Апраксина. Крестьяне выслали навстречу войскам стариков с хлебом-солью, но выдать Антона Петрова отказались. Солдаты начали расстреливать безоружную мирную толпу. Антон, неся перед собой «Положение», сам вышел к солдатам. Он был арестован, судим военно-полевым судом, приговорен к смертной казни, которая и была совершена в Бездне в присутствии согнанных отовсюду крестьян. В Бездне было убито и умерло от ран около ста человек и примерно столько же было ранено.

Жесточайшая и бессмысленная расправа терроризировала крестьянство, волнения прекратились, но события в Бездне имели ряд далеко идущих политических следствий. Ближайшим следствием этих событий явилась «Куртинская панихида», отслуженная в Казани студентами по «невинно убиенным». С этого момента «академические» волнения студенчества превратились в политические.

«С казни Антона Петрова, — говорит А. И. Герцен в «Письмах к противнику», — началась та кровавая полоса нового царствования, которая с тех пор, не перемежаясь, продолжается и растет, но не она одна. С этой же казни начался мужественный, неслыханный в России протест, не втихомолку, не на ухо, а всенародно, в церкви, на амвоне. Казанские студенты отслужили панихиду по убиенным, казанский профессор произнес надгробное слово. Слабодушным этого поступка назвать нельзя».

Первые сообщения о бездненском восстании Россия узнала из герценского «Колокола», распространявшегося по всем уголкам необъятной страны.

Демонстрация студентов получила широкую огласку и положила начало ряду других протестов и демонстраций.

Подробности бездненской трагедии привез в Петербург теперь уже ректор Казанского университета Александр Михайлович Бутлеров.

— Знает ли обо всем этом царь? — сурово сказал он, заканчивая у Зинина свой рассказ.

— Казни Петрова предшествовала резолюция царя на докладе Апраксина, — отвечал потрясенный учитель. — Да и «Колокол» не сходит во дворце у них со стола!

Взволнованный собственным рассказом, Бутлеров вынул портсигар, но тут же спрятал, заметив грозный взгляд хозяина. Предвидя гневную филиппику против курения, он тут же стал клясться:

— Брошу, брошу курить, верьте слову — сам замечаю, что начинается одышка и сердцебиение. Брошу, только не сейчас, когда предстоит столько волнений! Ведь я еду теперь за границу уже не учиться, не знакомиться со взглядами европейских химиков, а знакомить их с моими собственными теоретическими воззрениями, с моей структурной теорией.

— По-русски нельзя сказать?

— С моей теорией химического строения! — охотно поправился Бутлеров.

— Вот так-то лучше!

В своеобразном зининском кабинете, как и домашней его лаборатории, на вид все здесь было в полнейшем беспорядке. Кучи журналов, книг, газет, папки с бумагами, приборы покоились на столах, на стульях, под столами и под стульями, на подоконниках, в шкафах и на шкафах. Отвыкший от странного склада жизни учителя, Бутлеров подумал, что Николай Николаевич, переехав на квартиру, не нашел времени привести в порядок свой кабинет, и предложил свою помощь.