Олег Смирнов - Неизбежность (Дилогия - 2)

"Шире шаг!" - но чаще повторяю другую: "Не отставай, подтянись!"

Команды командами, а ротная колонна растягивается, хотя взводные покрикивают не хуже меня. Отмечаю: отстают преимущественно безусые и западники. Восточники, не год жарившиеся в здешних пустынях и полупустынях, попривыкшие к забайкальским и монгольским марш-броскам, выносливей. И это при том, что они еще не отошли от тыловой некогда нормы довольствия.

Фронтовики изведали немыслимые бои, а вот немыслимые марши даются со скрипом. Кажется, по этой причине и сапоги скрипят въедливо, и песок на зубах, и даже колеса армейских повозок. Кстати, повозки так же успешно застревают в песке, как и автомашины. Приходится время от времени подталкивать плечами и те и другие. У .мученные солдаты без понуждения пособляют рвущим постромки лошадям и нехотя - рвущим моторы, стреляющим бензиновыми выхлопами автомашинам.

Кое-кто из западников проявляет здоровую инициативу: снимает кирзачи, связывает их за ушки, перекидывает через плечо.

Душой понимаю их, ступпп сопрели, портянки хоть выжимай, трут-натирают. Разумом отвергаю: что за вид у воинов-освободнтелей босиком, сапоги на плече? После краткой, но изнурительной борьбы души и разума побеждает душа: черт с вами, босякп, сверкайте пятками, только топайте, не отставайте. Однако босяки недолго продержались: острые камешки, жесткие стебли какой-то пезиакомой травы: поднимали ноги, как цапли, а там и вовсе стали обуваться. Не вышел помер! Теперь нагоняйте, инициаторы.

- Не отставай, подтянись!

Выкрикивать мучительно: язык приклеивается к нёбу, сами слова приклеиваются, не вытолкать, - высушенные, как вобла, царапающие. А вобла хороша под пиво, в сороковом в городе Лида вкусил "Жигулевского"! Не хочу воблы, хочу пива! Согласен и на обыкновенную водопроводную влагу!

Дай слиться воде из крапа, чтоб была свеженькой, прохладпенькой. Выпьешь в летнюю жарынь кружечку, другую - ах, благодать! Московская водица славится повсеместно, да и в Ростове-на-Дону водица я-те дам! Жаль, мало испил, надо было нажимать, надуваться впрок.

На подмосковной даче, куда ездили с мамой и отчимом, уважал-обожал покачаться в гамаке, развешенном между березой и липой, поваляться на травке в лесочке. В Ростове-городе - с дружками-приятелями поваляться на пляже, возле донской волны.

Благодать!

Полк то держался проселка, то сворачивал на бездорожье, на целину, кружили и петляли, снова выбирались на проселок - прежний либо новый? Возникала мысль: не плутаем ли. не сбились ли с маршрута? В бескрайней пустыне это несложно - сбиться. Но полковое начальство не спросишь: не путаете ли, уважаемые, туда ли ведете? Уважаемые и без тебя зпают, что и как делать.

Вздрагиваю от истошного вопля:

- Глядп!

Гляжу вместе со всеми: впереди, перед сопочкой, переливается, рябит озеро - холодное, чистое! - и берег его недалеко, вотвот подойдем. Как я раньше не заметил?

- Вода! - Этот крик, многократно повторенный, подхваченный и мною, сорвал людей с проселка, кинул к сопочке.

Я бежал, опережая иных. Бежал, пока озеро не исчезло! Остолбенел, протер глаза. Что было у меня на физиономии, можно определить, глядя на подчиненных: растерянность, досада, злость.

Определяю: марево, потоки струящегося знойного воздуха, его игра и породила мираж. Ах эти игрушки...

- Елки-моталки! Уж лучше б не привиделось, а то растравило... Напиться бы, ребятки!

- Хочь не от пуза, хочь малость, хочь полфлягп...

- Обман трудящихся! Я считаю, обман!

- Гадство, да и только...

- А похоже, славяне! Как настоящее...

- Когти рвали, как угорелые! Идиоты, обормоты...

- Будто кто нарочно подстроил: поманил - и фигу показал!

- Да уж дуля солидная!

- Чтоб тебе ни дна ни покрышки...

Кому - тебе? Мареву, миражу? Собственным глазам? Но эта ругань деликатная, заворачивают и покруче.

- Прекратить! И шагом марш на дорогу! - обрываю я.

А сам плетусь, как побитая собака. Да и все как побитые. Но ругаться бессмысленно: жажду снимет, что ли? Заученно командую:

- Не отставай, подтянись!

На мои слова реагируют не очень энергично; усталость цапает людей за ноги, как утопающий, мертвой хваткой. Но ладно: через пять-шесть километров - озеро, запланированное комбатом. Обозначенное на карте! Это вам не мираж! Знаю, что на войне планы - рпскованная штуковина, однако упрямо думаю:

"Коль запланировало - будет!" В предвкушении воды, привала, обеда и прочих райских радостей Трушин, я, взводные и отделенные берем у ослабевших солдатиков скатку, оружие или противогаз, - с "сидором", вместилищем солдатских сокровищ, не расстаются. Бойцы и сами помогают друг другу. Может быть, пример командиров действует.

Как дорожные столбики, стоят тарбаганы. Увы, обозначают они не дорогу, которая подчас теряется, словно уходит в песок.

Просто любопытны. И вообще пообвыклись, наше воинство их не распугивает. Солнце высоко. Жара густеет. Вдали, над Хинганским хребтом, закучились пепельные облака. Но к нам не пошли, зависли над отрогами. Будто затаились в засаде, как японские войска в глубине обороны. Смотрю на облака и думаю: не раз так вот возникали они и, не обронив ни капли, откочевывали в Маньчжурию. Теперь мы сами в Маньчжурии. Где-нибудь и сойдемся...

Часом позже вновь возникает озеро. Оно несколько меньше того, привидевшегося, по полноводное, в бликах и в зыби и так же маняще-холодно и чисто, без камышей. Опять вопль:

- Гляди! Озерочек!

На вопль отзываются не так, как в первый раз:

- Сызнова метится?

- Ах ты, елки-моталки! И когда кончится обман трудящихся?

- Точняком, это обман зрения! Нечего тут глядеть!

Это, однако, не оптический обман! Озеро настоящее, всамделишное! Живое озеро! Не веря себе, чешем к берегу. Зачерпываем котелками, кружками, флягами, пилотками. Пьем. И как же искривляются лица от разочарования и отвращения! Логачеев орет благим матом:

- Что за вода? Горько-соленая!

Филипп Головастиков выплескивает из фляги, бубнит:

- С нее пронесет, как с английской соли...

- Фу, пакость! - Егорша Свиридов зол, как задержанный в самоволке солдат. - Но у Толькп Кулагина запоры, ему пользительно.

- Пить нельзя, - стонет Кулагин, не внимая Свиридову. - Пить нельзя! И тут обман трудящихся масс!

Мы с Трушиным обмениваемся взглядом, как бы укоряя друг друга: "Что ж ты, браток? А я-то понадеялся на тебя". Или что-то в этом духе. Сержант Черкасов невозмутимо произносит:

- Не везет нам. Будем терпеть.

Не глядя на Трушина, говорю:

- Будем терпеть, хлопчики! Воду автомашины подбросят.

- Либо самолеты, - говорит Федор, в свою очередь не глядя на меня. Тылы отстали... Но не дадут же пропасть нашей доблестной дивизии!