Борис Мезенцев - Опознать отказались

Пришел Николай, веселый, возбужденный, начал рассказывать какую-то забавную историю, но, заметив, что я слушаю без внимания, осекся.

— Ты о чем думаешь? — спросил он.

— Смотрел картины, грамоты и почему-то грустно стало. В жизни столько красивого, возвышенного, и тут же рядом — война, человеческие страдания, вражда…

— Это верно. Но обрати внимание вот на это, — Николай подошел к одной рамке с грамотой и, рисуя пальцем круги, словно что-то очерчивая, продолжал. — Здесь изображены Леонардо да Винчи, Бетховен и Лев Толстой. Люди разных эпох, наций, но изображены рядом, как друзья. Итальянец, немец и русский… гении… и… и… забыл слово…

— Гуманисты?

— Вот именно, они, — повторил он и хотел еще что-то сказать, но стук в окно прервал его. Вошел Анатолий и, обращаясь к Николаю, сухо спросил:

— Пистолет при тебе?

— Нет. А что?

— Возьми его и иди к хлебозаводу, там тебя ждет Володя. Пойдете к Короткову, разговаривать с ним будет политрук, а ты помалкивай, но будь начеку. Прищепа и Парфимович на всякий случай будут дежурить невдалеке от вас. Понятно?

Николай утвердительно кивнул головой и сразу ушел.

— А мы давай делом займемся, — сказал Анатолий, взял в коридоре несколько связанных металлических стержней и направился в сарай.

— Что будем делать? — спросил я, глядя, как командир зажал один стержень в тиски и ударил молотком по торчащему кверху концу.

— Шило сделаем, — и он согнул конец стержня. Получилась буква «г».

— Возьми напильник и заточи длинный конец, но сперва — молотком.

Заточил стержень, протянул Анатолию. Он пригнул короткий конец к длинному. Получилось что-то вроде ручки.

— Так-то лучше будет, удобней, — деловым тоном сказал командир. — Еще таких штук десять сделать надо.

— Но ведь это не шило, а швайка. Шила в мешке не утаишь, а швайку, наверное, можно, — пытался сострить я, но Анатолий не отреагировал.

С зимы 1943 года наши самолеты часто появлялись над городом, несколько раз бомбили аэродромы, железнодорожный вокзал, районы большого скопления военной техники.

Чтобы уберечь моторную часть автомобилей от осколков бомб, немцы заставляли горожан выкапывать в земле углубления и туда загоняли машины.

Однажды Николай и Алексей Онипченко предложили прокалывать покрышки передних колес находящихся в укрытии автомашин. Шоферы не видят, спущены ли передние шины, а когда надо будет срочно выезжать — вот тут и пойдет кутерьма.

— Предложение ценное, — сказал командир, — не сделать это надо в одни сутки и в разных частях города. Мы продумаем операцию и в ближайшее время осуществим.

Когда были готовы двенадцать шваек, Анатолий связал их тонкой проволокой и положил под ящик, стоявший в дальнем углу сарая. Запирая дверь на замок, он спросил:

— Как «шило» во множественном числе?

— Швайки, — не задумываясь, ответил я.

— Шилья, — весело сказал Анатолий. — Пойдем руки мыть.

Сели обедать. Анатолий ел молча, часто посматривал на ходики, хмурился. Он, конечно же, волнуется за ребят, которым поручено сложное и щекотливое задание. Командир, видимо, сожалел, что сам не пошел на переговоры с Коротковым.

— Ты о ребятах думаешь? — спросил я.

— Да, о них. Уверен, что все будет нормально, а на душе почему-то тревожно. Зря я с Володей согласился, мне надо было с ним пойти…

— Наверное, Вова прав. Командиру и политруку ходить вместе на каждую операцию не следует, тем более на такую. Всякое может случиться. Но чувствует моя душа, что Коля вот-вот придет.

Анатолий вышел на улицу, но вскоре возвратился.

— Не видать.

Было понятно, что спокойствие стоило ему усилий.

Мне передалось его настроение, но, чтобы не показать этого, я начал рассказывать смешной случай из своего детства. Раздался стук в окно. Командир открыл дверь, и Николай, едва переступив порог, счастливо улыбнулся:

— Пор-ря-док! Дайте воды напиться.

Я поторопил:

— Ну, говори же…

Владимир поджидал Николая в сквере напротив хлебозавода. Около старого кладбища они встретили Прищепу и Парфимовича.

— Оружие у всех есть? — спросил политрук.

— Есть, — ответили ребята.

— Мы с Николаем зайдем во двор, и вы будете находиться по обе стороны дома. Старайтесь не привлекать к себе внимания. В случае опасности дадите нам знать.

Владимир и Николай пошли впереди, а тезки двигались метрах в семидесяти позади.

— Вот этот двор, — прошептал Николай и кивнул вправо.

— Я уже здесь утром проходил. Ты точно обрисовал это место. Пройдем до переулка, осмотримся, — сказал политрук, глядя перед собой.

— Во дворе на скамейке сидит мужчина с костылями. Сидит один, — доложил Николай и оглянулся. Прищепа остановился почти напротив дома Короткова, сел на скамейку и начал лузгать семечки.

Владимир и Николай, дойдя до переулка, немного постояли и повернули обратно.

— Ты, Коля, в разговор не вступай. Если задам вопрос, отвечай коротко и ясно. Пошли.

Дом, в котором жил Коротков, находился в глубине двора, а от улицы, сразу за забором, начинался сад. Во дворе колодец, в нескольких метрах от него, ближе к дому, длинная скамья на вкопанных в землю столбиках. На ней — худой мужчина лет пятидесяти, из-под фуражки выбиваются седые волосы. Лицо доброе, но нахмуренные брови придавали ему суровость. Глаза голубые, слегка навыкате, взгляд грустный.

— Здравствуйте, Александр Яковлевич. Разрешите, пожалуйста, водички напиться.

— Здравствуй, племя молодое… — ответил мужчина. — Утолите жажду. Кружечка вон там.

У колодца на дереве висела алюминиевая кружка. Тут же рядом на камне стояло ведро с водой. Владимир зачерпнул больше половины кружки, посмотрел на Николая и, поняв, что тот пить не хочет, мелкими глотками осушил ее и повесил на прежнее место. Хозяин внимательно наблюдал за гостями.

— Еще чем-либо могу быть полезен?

— У вас в доме посторонних людей нет? — вместо ответа спросил Владимир.

— В доме нет никого. А кто вы, собственно, такие и по какому праву учиняете мне допрос?

— Мы — партизаны, — глядя в глаза собеседника, твердо и отчетливо сказал Владимир.

Александр Яковлевич побледнел, достал из кармана немецкий носовой платок с синими разводами, вытер лицо, откашлялся.

— Ничего не понимаю… Я не ослышался?

— Нет. Мы — партизаны и пришли к вам с предложением: дайте согласие быть бургомистром.

Коротков еще раз вытер платком лицо, посмотрел на молчавшего Николая, растерянно сказал:

— Вы садитесь, а то как-то неловко получается: я сижу, а вы стоите. Давайте спокойно разберемся. Я, знаете, не пойму вашей миссии… Почему я должен верить, что вы именно те, за кого себя выдаете. Если вы действительно партизаны, то зачем вам нужно, чтобы я стал бургомистром. Вам-то прок от этого какой?