Борис Духон - Братья Старостины

Не написал Петр Старостин и о том, как однажды, будучи уже расконвоированным, не удержался от соблазна тайно рвануть из Тулы в Москву, повидать своих, а если повезет, то сходить на футбол. На стадионе «Динамо» сел на западную трибуну, подальше от «севера» с центральными ложами. И вдруг услышал чей-то голос: «Петр! Ты?!» Это был спартаковский вратарь довоенных лет Анатолий Акимов, который, естественно, не знал, что его одноклубник попал на матч нелегально. Но приложенный к губам палец сразу все объяснил Акимову. А Старостин для надежности ушел за 15 минут до конца игры.

К воспоминаниям Петра Петровича добавим несколько слов и от его сына Андрея:

«Мать ездила в Нижний Тагил, а меня возили только под Тулу, в Криволучье. Провожал Петр Попов, муж Веры Петровны: довез нас до лагеря и уехал.

Был период — отец был законвоированным, и я видел, как ходит колонна заключенных: у каждого руки под мышками предыдущего. Но запомнилось другое свидание. За заслуги отца в работе комбината нам на две недели разрешили разбить палатку на территории лагеря. Меня выпускали купаться на речку Упу. Конечно, не сказать, что было совсем комфортно: вокруг крысы бегали, а отец старался провожать мать по территории. При нас случилась попытка побега. Однажды полуторка грузовая пробовала прорваться через ворота, застряла бортами, и охрана ее расстреляла. Трупы несли, кого-то раненого… Рассказывали про другой случай — заключенный пытался спрятаться в отвалах шлака на узкоколейке между двумя чашками, которые заливали горячим — и сварился. Еще один на третий день освобождения находился в проходной, навстречу жена шла через поле. Он начал бежать к ней, охранник не разобрался и дал по ногам очередь, хорошо, что не насмерть.

У отца в 1952-м закончился срок, но он был поражен в правах на пять лет. В Туле тренировал „Металлург“, я к нему ездил 16-летним пацаном, играл лучше всех в команде. Я ведь занимался в „Спартаке“, начиная с третьей команды мальчиков».

Два брата встретились в неволе

Александру было назначено отправиться в Усольлаг, расположенный в Пермской области. Правда, пробыл он там недолго: судя по отметке на одной из справок, до 2 декабря 1943-го. Очередной переезд занял больше двух месяцев: на новом месте учетно-статистическая карточка на заключенного Старостина была заведена 5 февраля 1944-го. В графу «профессия» учетчик записал «адмхозраб.», уточнив специализацию — «счетная работа».

Андрей Влисков так написал об этом переезде: «И очутился в Коми АССР — в Печорлаге». Но здесь требуется пояснение. Термин «Печорлаг» возник уже позже, после структурных преобразований, а в описываемое время официальное название звучало «Северо-Печорский исправительно-трудовой лагерь». Позднее все материалы лагерного сектора были переданы в новообразование — Печорский ИТЛ. Именно оттуда они и дошли до исследователя, изучавшего историю пребывания Александра на земле Коми.

В отличие от братьев Александр Петрович пытался изменить свою судьбу, а потому написал письмо на имя Сталина:

Генеральному секретарю Всесоюзной Коммунистической партии большевиков Иосифу Виссарионовичу Сталину

От осужденного Старостина Александра Петровича, 1903 г. рождения, бывш. члена ВКП(б), депутата Совет-

ского района г. Москвы, заслуженного мастера спорта СССР, майора Красной Армии, орденоносца, содержащегося Коми АССР, ст. Печора, п/я 274/1.

Ходатайство о помиловании.

Приговором Военной Коллегии Верховного Суда Союза ССР от октября 1943 года я по ст. 58–10 ч. II УК РСФСР осужден к десяти годам лишения свободы с поражением в правах на 3 года.

Военной Коллегией я признан виновным в том, что в октябре 1941 года в г. Москве на квартире у своего брата Николая Петровича присутствовал при разговоре брата с товарищами, который носил пораженческий характер.

Ввиду угрозы занятия г. Москвы немецко-фашистскими войсками, разговор шел об эвакуации. Были предложения не эвакуироваться. Я категорически против этого возражал и, не согласившись с этим, ушел от брата. Однако со своей стороны не сделал достаточных попыток разубедить брата и товарищей и убедить их в необходимости немедленной эвакуации.

Спустя три месяца мой брат был арестован. В апреле месяце 1942 года я ушел в Красную Армию, а 29 октября 1942 года меня арестовали по этому же делу, что и брата.

Уже тот факт, что я был арестован на 9 месяцев позднее брата, указывает на то, что моя вина в этом деле была не главная. Я виноват в том, что, будучи партийцем и честным советским патриотом, умолчал об этом разговоре и не довел его до сведения соответствующих организаций.

Находясь в заключении около двух лет, я особенно остро чувствую несоразмерность и тяжесть наложенного на меня наказания. Вся моя прошлая трудовая жизнь исключает полностью всякую мысль об измене моей родной стране и партии. Сегодня, когда моя родина ведет ожесточенные бои против немецко-фашистских захватчиков, я, как командир Красной Армии, прошу Вас, Иосиф Виссарионович, предоставить мне величайшее счастье и честь искупить вину кровью, с оружием в руках на поле брани.

Прошу пересмотреть мое дело и направить меня в ряды Красной Армии.

Александр Старостин.

24 января 1944 г.

Сразу бросаются в глаза нестыковки в датах. Во-первых, между потенциальным «пораженческим» разговором и арестом Николая прошло не три месяца, а пять. Во-вторых, Александра заключили под стражу не на девять, а на семь месяцев позже брата. Однако суммирование этих нестыковок убеждает в том, что второй брат просто не помнил точно, когда взяли первого: по его расчетам получалось, что это произошло не в марте, а в январе.

Еще один нюанс: почему ходатайство датировано январем, если прибытие в лагерь оформлено только в феврале? Но это расхождение не выглядит невероятным: документ мог быть составлен тогда, когда подвернулась оказия его передать, на любом пересыльном пункте, да и карточку на заключенного могли завести не сразу после прибытия. Сам Александр пояснял, что отправил текст через одного вольнонаемного жене Зинаиде, а уж она должна была позаботиться, чтобы послание дошло до адресата. Известно, что аналогичным образом поступали и другие заключенные. Текущий обратный адрес, к слову, вовсе не имел какой-либо практической ценности, ибо даже в самом благоприятном случае ходатайство не рассмотрели бы в одночасье, а массы репрессированных постоянно перемещались по стране.

А главное недоумение, которое может вызвать письмо у читателя: не противопоставлял ли себя Александр остальным, не пытался ли выйти за свободу, что называется, «за их счет»? Вот только нам не дано знать, о чем говорили братья, оказавшись вместе в камере в ночь после суда. Ведь практичный Николай вполне мог предложить Александру именно такую линию поведения: хуже все равно не стало бы никому.