Анатолий Левандовскнй - Максимилиан Робеспьер

Но ничто не проходит бесследно. Вода, падающая по капле, долбит камень. Судорожная злоба и клевета в течение трех лет, впивавшиеся в мозг и сердце, незримо делали свое дело, а последние кампании подвели роковой итог. К концу этого столь богатого событиями 1792 года Максимилиан Робеспьер был уже не тем, каким видели его современники в начале революции. Внутренне в отношении своих принципов и идеалов он оставался, правда, по-прежнему Неподкупным, Непреклонным, Непоколебимым — здесь ничто не могло его изменить. Но взгляните на его внешность, попробуйте присмотреться повнимательнее к его характеру.

Вот он идет между рядами депутатских мест, пробираясь к трибуне. Он бледен до синевы, его светлые глаза полузакрыты, лицо нервно подергивается. На лбу — две пары очков: зрение непоправимо ослаблено. Его улыбка, если она изредка появляется, кажется принужденной, мягкое от природы выражение лица испорчено налетом озлобленности.

Когда-то он был добродушен, доверчив, общителен. А как заразительно он смеялся! Теперь никто не слышал его смеха. Враги корили его подозрительностью. Да, он стал подозрительным до болезненности, но кто же был тому виной?

Он не строил иллюзий относительно своей судьбы. Он знал, что погибнет смертью мученика, и, казалось, жаждал этой смерти. Подобная мысль, во всяком случае, проскальзывает в некоторых его письмах и речах. Но о чем он не помышлял никогда — это об отступлении. Биться до конца, если нужно для дела, погибнуть, но добиваться осуществления своих идеалов. Жить свободным или умереть! Этот девиз революции был и его девизом.

И вот теперь, измученный, но не отступивший, только что одержав победу, он готовился к новой, еще более трудной и жестокой борьбе.

Глава 7

Людовик должен умереть

Болезнь Робеспьера, в ходе которой соперничество женщин, его опекавших, достигло апогея, была продолжительной. Свалившись сразу после заседания 5 ноября, он пролежал до конца месяца. Но недуг не ослабил зоркости и энергии народного трибуна. С пристальным вниманием следил он за тем, что происходило в Конвенте, в Париже, в стране. И готовил слово, чтобы произнести его в нужный момент.

Момент приближался. На очереди был процесс короля.

Восстание, решившее судьбу монархии, не решило судьбы монарха. По требованию народа Людовик XVI был низложен и вместе с семейством заключен в Тампльскую башню. А дальше?.. Жирондисты, находившиеся у власти, хотели уйти от этого вопроса. Боясь как огня дальнейшего развития революции, не веря в прочность и длительность существования республики, соратники Бриссо и Ролана старались оттянуть решение участи Людовика и в конечном итоге спасти его. Законодательный комитет, которому было поручено изучить и подготовить дело, тратил время на обсуждение тонкостей судебной процедуры и выслушивание бесконечно длинных докладов. Жирондисты надеялись упрятать короля за конституцию 1791 года, доказывая, что он неприкосновенен, а следовательно, не может быть и судим.

В дни, когда Робеспьер все еще был прикован к постели, на планы «государственных людей» один за другим обрушились два удара.

Первым из них оказалась речь депутата-монтаньяра Сен-Жюста. 14 ноября этот строгий, холодный юноша доказал беспочвенность юридических потуг жирондистов. Короля, утверждал Сен-Жюст, следует судить вовсе не с точки зрения норм обычного права. В данном случае дело идет не о судебном решении, а о политическом акте: Людовик — враг целой нации, и к нему применим только один закон — закон военного времени.

Конвент дрогнул.

Лидеры Жиронды пытались увернуться. Они выдвинули тезис о том, что для деспота низложение страшнее смерти. Оставить тирана в живых, вырвав у него когти, не худшая ли это из кар? Унижение и позор бывшего короля, обреченного влачить жалкое существование среди свободного народа, — не живой ли это урок народам и правителям?

Но шесть дней спустя после речи Сен-Жюста защитников монарха постигло новое бедствие. В Тюильрийском дворце был обнаружен вделанный в стену железный шкаф. В нем оказалась тайная переписка Людовика XVI и ряд других секретных документов. Эти документы удостоверили измену Мирабо и Лафайета, открыли сношения короля с его братьями-эмигрантами, выявили многочисленные подкупы и тайную организацию бегства в Варенн. Беда жирондистов усугублялась и тем, что в народе жила уверенность, будто министр внутренних дел Ролан утаил часть найденных документов.

Стремясь выиграть время, а также направить гнев и ярость парижских санкюлотов в другую сторону, мужи Жиронды сделали отчаянный ход. Они постарались приковать внимание законодателей к продовольственному вопросу. В плане помощи голодающему народу? Отнюдь нет. В плане усиления репрессий против недовольных.

Давно уже в адресах, которыми провинция забрасывала Конвент, наряду с требованиями суда над королем слышались жалобы на нужду, на дороговизну, на отсутствие продуктов. В ряде департаментов начинались волнения. И вот теперь, отвлекая общественность от особы короля, бриссотинцы начали вновь вопить о «мятежниках», «дезорганизаторах», «смутьянах», требуя суровых ответных мер.

Робеспьер понял ход и поспешил его разоблачить.

30 ноября он впервые после болезни появился на трибуне Конвента. В своей короткой речи с обычной прозорливостью и логикой он вернул внимание депутатов к главной политической проблеме.

Репрессии против голодающих? Меры пресечения? Существуют более общие меры, несравненно более действенные и спасительные для отечества. Ибо козни и смуты идут от приспешников тирана, а тиран все еще не осужден!

Последние слова оратора звучали как внушение:

— Пока Конвент будет откладывать этот процесс, до тех пор он будет поддерживать заговоры и питать надежды роялистов. Вы перейдете к вопросу о съестных припасах лишь по завершении дела короля.

Проблема была поставлена. Могли ли жирондисты от нее отмахнуться? Неподкупный не дал им этого сделать. Через два дня он выступил с новой речью. Использовав и развив главную мысль Сен-Жюста, Робеспьер дал глубокий и всесторонний анализ разбираемого вопроса. Эта бесстрастная по форме, спокойно произнесенная речь должна была зазвучать для планов Жиронды звоном погребального колокола.

— Собрание незаметно уклонилось от существа вопроса. Здесь незачем возбуждать процесс. Людовик не обвиняемый, вы не судьи, вы государственные деятели, представители нации, и не можете быть ничем иным. Вам предстоит не произнести приговор «за» или «против» известной личности, а принять меру общественного спасения, сыграть роль защитников нации.