Федор Раззаков - Другой Аркадий Райкин. Темная сторона биографии знаменитого сатирика

Кстати, критики встретили этот монолог весьма скептически. Так в «Литературной газете» (21 августа 1956 года) некий рецензент написал, что монолог «выглядит довольно странно, а иногда и просто фальшиво».

Зато другая миниатюра – «Доброе утро» – была почти всеми (и критиками, и зрителями) встречена куда более восторженно и продержалась в репертуаре театра не один десяток лет (она вошла в телефильм «Люди и манекены» 1974 года выпуска). В этой сценке было два действующих лица: начальник канцелярии Василий Васильевич и уборщица Маша (актриса Ольга Малоземова). Сюжетную канву составила нелепица: рано утром сонный директор второпях собирался на работу (он был чрезвычайно пунктуален и никогда не опаздывал) и второпях надевал на себя вещи жены: ее пиджак с кружевами, туфли на высоком каблуке. Примчавшись на работу, начальник тут же… укладывался спать на столе, а сердобольная уборщица все боялась его потревожить, поскольку в кабинете нещадно звонил телефон. В итоге начальник просыпался, брал трубку, а там… его вышестоящий руководитель. И сонный начканц бодро рапортовал: «Нет, что вы, я уже минут сорок на службе священнодействую!»

Отметим, что текст к этой миниатюре написал Михаил Зощенко. Это было его первое сотрудничество с Райкиным. По словам последнего:

«…Не знаю, рискнул бы я когда-нибудь заговорить с ним о возможном сотрудничестве, если бы не трагические обстоятельства, в результате которых его перестали публиковать и исполнять с эстрады (как мы помним, большим мастером по части исполнения зощенковских произведений был Владимир Хенкин. – Ф. Р.). В конце сороковых – начале пятидесятых годов удары в адрес Зощенко следовали один за другим. Только, казалось, начал он оживать после постановления 1946 года – вновь (!) был принят в Союз писателей (в 1953-м. – Ф. Р.), начал печататься в «Крокодиле» и других изданиях, – как после памятной встречи с английскими студентами весной 1954 года началась новая травля Зощенко (на той встрече писатель поставил под сомнение справедливость обвинений против своего творчества, которые содержались в постановлении 1946 года. – Ф. Р.).

В тяжелое для него время Михаил Михайлович, и без того малообщительный, замкнутый, старался как можно реже появляться на людях. Он избегал людей, чтобы избежать новых разочарований.

Я убежден, что среди его знакомых не было человека, который бы не понимал, что с Зощенко обошлись несправедливо. Кто-то старался уверить его, что вскоре все образуется, справедливость восторжествует. Кто-то молча пожимал руку при встрече. Но было немало и таких, которые, завидев его на улице, делали вид, что не замечают его, и норовили свернуть в сторону, сбежать. Обнаружив это раз-другой, Михаил Михайлович и сам стал отворачиваться, когда встречал кого-нибудь из знакомых. На всякий случай спешил сделать это первым…

Я позвонил Зощенко и без всяких предисловий, точно мы расстались только вчера, сказал:

– Михаил Михайлович, надо восстановить справедливость. По крайней мере в возможных для вас пределах. Я считаю несправедливым, что вы до сих пор ничего не написали для нас.

Он долго молчал. Очень долго. И я уж было пожалел о несколько неестественной игривости, с какою сформулировал свое предложение. Может быть, я и впрямь взял не самый верный тон. Но, так или иначе, Зощенко ответил:

– Хорошо, я подумаю. Спасибо.

Вскоре он принес миниатюру…

Ее сюжет, актуальный и сегодня, заключает в себе много возможностей для эскцентрического артиста. Но тогда ведь у всех было свежо в памяти, как за опоздание отдавали под суд. Так что это был не просто смешной, но и социально острый юмор. Надо сказать, что в этой миниатюре мы, напротив обыкновения, ничего не переделывали в процессе репетиций. Этого не требовалось. Оказалось, что автор превосходно чувствует законы нашего жанра.

Чувство жанра выражалось прежде всего в том, что он оставлял персонажу минимум текста, зато помещал его в такие предлагаемые обстоятельства, которые говорили сами за себя. В этих обстоятельствах мог оказаться кто угодно – хороший человек или дурной, умный или глупый. Неважно кто. А важно, что любой из нас. Трагикомический эффект возникал не только независимо от индивидуальности персонажа, не только против его намерений, но и как бы независимо от намерений автора и артиста. То есть мы стремились дать не гротеск, но объективность, видя в том одну из важнейших особенностей зощенковской прозы и пытаясь перевести ее на язык театра миниатюр. Главная задача состояла в том, чтобы ненормальную спешку персонажа, его загнанность изобразить как совершенно естественное, привычное для него состояние.

В переводе на язык миниатюр лапидарность и концентрированность, присущие прозе Зощенко, достигались активным включением актерской мимики, пластики, жестко заданной еще на стадии литературной работы. Нам оставалось лишь точно следовать замыслу автора…»

Итак, с миниатюры «Доброе утро» началось сотрудничество Райкина и Зощенко. Затем писатель напишет еще несколько сюжетов для артиста («Маленький секрет» и ряд других), но долгого союза, увы, не получится: в июле 1958 года Зощенко скончается, не дожив двух недель до своего 64-летия.

Заметим, что писатель и артист по своим характерам были разными людьми, несмотря на то, что делом они занимались одинаковым – сатирой. Вообще среди обывателей распространено мнение, что сатирики – это сплошь веселые люди. На самом деле это не так – в большинстве своем это люди скучные и малообщительные, как это было с тем же Зощенко (вспомним слова Райкина). Что касается последнего, то и он не был записным хохмачом, душой компании. На этот счет существует масса свидетельств. Приведем лишь некоторые.

Г. Портнов: «Райкин никогда не шутил. Он, как я его помню, всегда работал. Даже когда пили вечерний чай в номере гостиницы или когда солнечным весенним днем шли по набережной Москвы-реки после долгой репетиции.

Говорил он только о деле. Всего один раз в жизни я видел Райкина веселым, абсолютно раскованным…»

В. Горшенина: «Аркадий Исаакович никогда не был ни «хохмачом», ни пошляком в жизни. Со сцены же с искрометным юмором показывал и тех и других. Он никогда не старался понравиться. Он нравился потому, что излучал обаяние, которым его просто наградил Господь Бог. У Аркадия была удивительная особенность – он умел своим взглядом, своей улыбкой охватить зрительный зал так, что каждый зритель считал: Райкин со сцены общается только с ним.

Аркадий никогда не любил больших компаний. Он не был «заводилой» за столом. Не тянул внимание на себя. Он был молчаливым, скучноватым, вялым, но все подмечал, а потом использовал в своем творчестве. И как же удивительно он все подмечал! И какие образы зажигались на сцене! И какая точность, емкость и яркость! А вот среди чужих он тушевался. Смущался, когда его узнавали и подходили поблагодарить незнакомые люди…»