Игорь Кохановский - «Письма Высоцкого» и другие репортажи на радио «Свобода»

Если продолжить разговор о мифах, но не мнимых, изобретаемых членом редколлегии журнала «Коммунист», а о реальных, ныне здравствующих, то нельзя обойти миф о так называемом «социалистическом выборе». Уж больно часто он муссируется в речах и статьях социологов, политологов, экономистов самых что ни на есть демократических направлений. Но ведь на самом деле никакого «выбора» не было. Как писал А. Ципко в своем очерке «Почему заблудился призрак?», «по словам самого Ленина, речь шла о том, чтобы “протащить” социализм в Россию, свернуть ее с той дороги, какой она шла накануне революции». Итак, никакого «выбора» не было. Вместо него был большевистский переворот, низвергнувший

Временное правительство под тем предлогом, что это правительство оттягивает созыв Учредительного собрания, к которому должна перейти вся власть. Народ, мол, не желает больше мириться с этими отсрочками, а большевики, выражая чаяния народа, немедленно созовут Учредительное собрание, для чего они и совершили переворот. Но это был обман: большевистские вожди вовсе не желали отдавать власть кому бы то ни было, что они и подтвердили, разогнав Учредительное собрание и начав террор…

Так о каком же «выборе» может идти речь? Может быть, победа в гражданской войне означала «социалистический выбор»? Тоже нет, так как и создание Красной Армии, и ведение гражданской войны шли под лозунгами «Власть — советам», «Фабрики — рабочим», «Земля — крестьянам», «Мир — хижинам, война — дворцам», «Грабь награбленное» и т. д. Какие из этих лозунгов оказались все тем же коварным обманом большевиков, сегодня уточнять нет необходимости. И после этого — все-таки говорить о «выборе»? Так нет же, говорим до сих пор.

Почему так происходит? Наверное, лучше Николая Александровича Бердяева на этот вопрос ответить невозможно. Вот что он писал: «В русской революционной мысли всегда был “стыд собственного мнения”. Этот стыд почитался у нас за коллективное сознание, сознание более высокое, чем личное. В русской революции окончательно угасло всякое индивидуальное мышление, мышление сделалось совершенно безличным, массовым». Ну а при таком мышлении и реальности сегодняшнего дня можно смело называть мифами. Это же мышление сказывается и в сетовании на то, что «сегодня партию все чаще отлучают» от таких ценностей, как «народ, справедливость, свобода, истина, правда», «делают вид, что она к ним не имела и не имеет никакого отношения, символизируя скорее нечто противоположное». «Еще немного, — пишет Дедков, — и обличительный знак равенства соединит в партии всех: и яростных приверженцев сталинизма, и поклонников партийного государства брежневского образца, и тех, кто затеял перестройку, и тех, кто ее торопит, и тех, кто борется за демократию, и тех, кто ее ненавидит. И всем им, не вдаваясь ни в какие тонкости, прокричат и уже пробуют кричать “Долой!”».

Вот, оказывается, в чем дело: надо учитывать «тонкости». Ну что ж, поговорим о «тонкостях». Вспомним, к примеру, «дело Ельцина», созданного не кем-то, а именно инициаторами перестройки на третьем ее году. Вспомним пленум Московского горкома партии, «освободивший» Ельцина, пленум, на котором звучали речи в духе партийных собраний 37-го года. Кто-то даже употреблял формулу времен «великой чистки» — г- «нож в спину перестройки»… Вот как было названо смелое и, как мы сейчас знаем, своевременное выступление Бориса Николаевича. Но партия пошла за «инициаторами перестройки», осудившими Ельцина знаменитой фразой: «Борис, ты не прав».

Можно говорить о таких, скажем, «тонкостях», как нравственность и покаяние. Разве не безнравственно, что XXVIII съезд КПСС, результатами которого удовлетворен Дедков, отверг предложение о том, что партия должна признать свою ответственность за все преступления, совершенные против собственного народа? Любому здравомыслящему человеку ясно, что беззакония и произвол в нашей стране совершались «руководящей и направляющей силой». Но прилюдно признаться в этом «инициаторы перестройки» не желают и сегодня. Поэтому и не заходит речь о покаянии, без которого невозможно очищение от прежних грехов. А ведь автор статьи говорит с читателями от имени этих якобы «очистившихся партийных рядов». Отсюда и пафос осуждения кричащих «Долой!»…

Конечно, Дедков подразумевает совсем другие «тонкости». Мною же упомянутые немедленно отлучают партию от тех ценностей, к которым автору так хочется приобщить коммунистов. Но даже «инициаторы перестройки» и эти ценности — вещи несовместимые. Потому что, если честно, перестройка — мера вынужденная. Это шаг человека, припертого к стене. И каждая уступка партии, будь то отмена 6-й статьи конституции или провозглашение суверенитета России, — это все новые и новые шаги в очередной раз припертого к стене. Потому и кричат «Долой!», что надоело вытягивать очередные уступки.

Не хочу казаться неблагодарным и отлично понимаю, что, не будь Горбачева, мы бы еще долго барахтались в трясине постбрежневского руководства. Но прекрасно помня эпоху, кончившуюся весной 85-го, я не хочу ее абсурд, как это делает Дедков, брать за точку отсчета осознания сегодняшних перемен. Потому что для меня здравый смысл — это все равно, что воздух, которым дышу. Только этим здравым смыслом я могу мерить ту степень свободы, которая достигнута сегодня в нашем обществе. Подход же Дедкова опять возвращает нас к известной шутке начала 80-х: «прошла весна, настало лето — спасибо партии за это».

И в заключение коротко об эвфемизмах, которыми пестрит статья Дедкова. Я остановлюсь на одном.

Говоря о трудностях понимания того, «где кончается “течение” в партии и начинается “течение” вне ее», Дедков пишет: «Разве не приходилось решать на будничном уровне: с кем ты, почему вместе и до какого предела? И тогда-то оказывалось, что от члена партии чаще всего требовалось большое терпение. Надо было терпеть, что в важном партийном издании терзали и поносили достойного человека, что партийные вожди бесстыдно и непрерывно награждали сами себя, что какой-нибудь идеологический чиновник учил жить людей, которым годился разве что в ученики. И чем разительнее становился контраст между реальностью и идеалами, в которые продолжал верить человек, тем беспросветнее оказывалось терпение».

У меня сразу возникает вопрос: ради чего терпеть все это? Неужели Дедков не задавался подобным вопросом? А может быть, он от него уходил? А если так, то никакое это не «терпение», а, простите, элементарный конформизм. Потому что нету, не существует чего-то такого, ради чего можно было бы все это терпеть. Если, конечно, не ради очередной утопии вроде «коммунистической перспективы». Но об этом говорить уже скучно.