Неслучайные встречи. Анастасия Цветаева, Набоковы, французские вечера - Юрий Ильич Гурфинкель
…Здесь мне придется отвлечься от этой истории и перенестись через два с лишним десятилетия в Москву, прямиком в верхний зал метро «Улица 1905 года», где меня уже заждались и пока что ходят друг вокруг друга мои персонажи, поскольку у одного в голове сложился образ коротко стриженного, улыбающегося юноши в яркой клетчатой рубашке и синих джинсах, а другой – вероятно, в силу деликатности и страха ошибиться, – кто знает, как в России принято обращаться к незнакомым людям, – не решается подойти…
Время для встречи мы выбрали не самое удачное. Шесть вечера. Народ валом валит с работы. Лавируя между потоками спешащих на эскалатор и тех, кого из-под земли эскалатор уже доставил на поверхность, я оказался, как мы условились, у касс. Свободное пространство было только вокруг сидящего на полу нетрезвого инвалида с лохматой грязно-рыжей собакой, задумчиво положившей морду на лапы. Возле них крутился какой-то щуплый на вид юноша с мелким барашком темных волос. Оглядывался по сторонам, видимо, как и я, кого-то дожидался.
Американец запаздывал.
Щуплый посматривал на часы, то и дело окидывал взглядом идущие мимо нас потоки людей, наконец, вынул из кармана брюк потрепанную записную книжку, полистал ее и, путаясь в ударениях, обратился ко мне: не могу ли я точно сказать, сколько времени, – его швейцарские часы сильно спешат.
Так мы познакомились с Дани.
2
Попросила меня с ним встретиться моя школьная подруга Лёля Штейн. Накануне она позвонила и, торопясь, рассказывала о наших одноклассниках – кто женился, кто развелся. К этому времени многие успели и то, и другое, иные завели детей, а Витя Чумак, с которым так слаженно и проникновенно мы пели дуэтом со школьной сцены популярную тогда югославскую песню, по какой-то непонятной причине накануне своего сорокапятилетия умер. Говорят, добавила Лёля, последнее время крепко выпивал.
Эх, Витя, Витя, как же такое с тобой случилось? «…О, дивный Ядран ты мой, лазурный Сплит ты мой милый…»
…Ядран – это Адриатическое море, а Витин голос – высокий тенор – не совпадал с его простецкой внешностью, но чисто и проникновенно выводил слова песни, которую привезли на молодежный фестиваль в Москву посланцы Йосипа Броз Тито. Чем-то он напоминал лазурно-небесный голос итальянского мальчика-вундеркинда Робертино Лоретти, ставшего известным публике своим проникновенным исполнением «Санта Лючии».
– Да, очень, очень печально, – сказали мы с Лёлей друг другу почти одновременно.
…А я еще вспомнил, как мы ходили с Витей к Анне Модестовне Дзюблик, нашей преподавательнице по пению, домой, куда она приглашала нас на репетиции. Мы приходили к назначенному часу, новенькая «Волга» с серебряным оленем на капоте уже стояла, поблескивая, у грязноватого подъезда. На ней приезжал распеваться перед вечерним спектаклем знаменитый в те времена бас Киевской Оперы Борис Гмыря.
Уже поднимаясь по лестнице, мы слышали доносящиеся из-за ее двери настойчивые удары по клавише – «И-ги-и– ги-и-и-и» – и повторяющиеся вслед за ними фиоритуры.
Стояли на лестничной площадке, не решались позвонить. Когда голос певца брал невозможно высокую ноту, Витя делал страшные глаза и корчил рожи, видимо, воображая себя на его месте. Гмыря выходил из двери на лестничную площадку, на ходу по-шаляпински запахивая шубу. Благосклонно кивал нам, желторотым юнцам, дожидавшимся своей очереди, и, шумно сморкаясь и откашливаясь, спускался по лестнице.
После всех этих тревожащих душу воспоминаний Лёля спросила, смогу ли я уделить внимание их родственнику, студенту; приехал из Женевы, учится там в университете, провел у них две недели в Киеве. Теперь хочет повидать Москву, поупражняться в русском. Мама Лёли преподавала у нас рисование, а помимо этого вела занятия по живописи в студии, которую я посещал в школьные годы. Как же я мог отказать ей?
Дани оказался симпатичным юношей в малоприметной синей рубашке, с курчавыми средней длины волосами и приятной деликатной улыбкой. На классического шпиона похож не был. Опытного человека это, возможно, и насторожило бы, а я вспомнил гулявший тогда по Москве анекдот, как некто, подготовленный по всем правилам – в телогрейке, сапогах и шапке, владеющий всеми диалектами русского языка, десантировался ночью в районе глухой деревни, в лесу закопал парашют, а на рассвете постучался в дом на окраине и попросил воды. Хозяйка, пристально поглядев на него, категорически сказала, что ничего ему не даст. Почему? Да потому, что он – шпион. Вот так! – и захлопнула перед его носом дверь.
Американец озадаченно осмотрел себя, никаких изъянов в экипировке не обнаружил и еще раз постучал узнать, как она догадалась.
– Дак ты ж – негр, – сообщила ему смекалистая женщина.
После я рассказал этот анекдот Дани, он его не понял. Гиблое дело растолковывать анекдот. Пришлось объяснять, что у них там, в Америке, чернокожие люди на каждом шагу, но у нас – большая редкость.
– Да-да, – закивал Дани, останавливаясь и доставая блокнот и ручку. – Ты хочешь сказать, что в России не бывает негров. Это смешно? – на всякий случай спросил он. И все же из вежливости улыбнулся.
Не спеша мы шли вдоль сквера, миновали здание редакции популярной, самой читаемой в те годы газеты «Московский комсомолец», ошарашивающей каждый день убийственными в буквальном смысле новостями, я – налегке, а Дани с рюкзаком за плечами, где вполне мог бы поместиться небольшой, сообразный с его ростом парашют. И пока мы шли, он вкратце рассказал о своей семье. Удивительно, но свою родословную он знал гораздо лучше, чем моя одноклассница.
Их общий предок – Лёли Штейн и Дани – был назван, если верить сильно затертому семейному преданию, в честь Спинозы. После еврейских погромов, прокатившихся по югу России в начале прошлого века, почти вся большая семья Штейн отправилась за океан, как поступали многие в те неспокойные времена. Уехали все, кроме деда моей одноклассницы.
С трудом верится, что десятилетний мальчик мог самостоятельно принимать такие решения. Может быть, количество мест на пароходе было ограничено. Всей правды дед Лёли так и не рассказал. Известно только, что с началом «перестройки», по словам Лёли, «крыша» у него окончательно поехала. Он объявил всем, что разочаровался в идее построить коммунизм в отдельно взятой стране и вместе с семьей старшей внучки отправляется на землю обетованную. При этом зачем-то взял с собой удостоверение «ударника коммунистического труда» и грамоты от райкома партии.
«Не удивляйся, – предупредила Лёля, – если Дани будет называть тебя родственником. Он не совсем верно меня понял. И вообще у него в голове все немного перепуталось».
С Лёлей меня особенно сдружило и даже в каком-то смысле сроднило участие в
