Жизнь и творчество Р. Фраермана - Владимир Николаев
Сразу же за урочищем Керби начались болотистые места — дичь, глушь, трудно проходимая тайга.
Продвигаться приходилось медленно — не более 10—15 километров в сутки. Проводник то и дело бегал с арьергарда в авангард, определяя место стоянки, ночлега или дневного отдыха отряда. На ходьбу он был неутомим — этот сухой и жилистый старичок. Он шагал рядом со мной и охотно болтал о чем угодно — о японских галетах, об оленях, о нашей обуви, то есть о солдатских сапогах, выданных нам в дорогу. Сапоги наши ему не понравились. Винтовки тоже не понравились: пули глупые — такой пулей медведя не убьешь, он себе ляжет под сосну и в полчаса свою рану залижет, а потом будет за тобой охотиться и в конце концов настигнет, и кожу с головы сдерет. Он — хозяин тайги, с ним шутить нельзя. Вот американский винчестер — лучше, у него пули большие, из чистого свинца, такую рану сделает, что ее и медведь не залижет. Медведь — хитрый человек. Он знает, что мы везем в обозе, он японские галеты чует, ему хочется оленя нашего зарезать. Но моего оленя я ему не дам, а японские галеты сам съем, я их тоже люблю.
Я спросил: «А медведь наших оленей не зарежет?» Федя ответил: «Оленей он хочет зарезать. Это хочет и волк. Ты посмотри, когда стемнеет, кто идет рядом с нашей тропой по тайге». И действительно, когда стемнело, я увидел перебегающие меж деревьев тени, горящие в темноте глаза. Это были таежные волки, они следили за нашим обозом. Мне становилось страшно, и я изредка стрелял из своей винтовки. Я спросил у Феди: «Не нападут ли они на обоз на стоянке?» Федя сказал: «На стоянке они не нападут — костра боятся. Ночью они охотятся на зайцев, на белок, на всякую дичь. Надо не волков, надо медведя бояться, он будет к оленям красться, пока не зарежет хоть одну важенку. Ему нравится мой аянский олень. Но я ему не дам своего оленя», — говорил Федя и хлопал при этом рукой по прикладу своего винчестера.
Так мы двигались по звериной тропе уже восьмые сутки и на десятый день вышли на побережье Охотского моря у Тугурской губы, представляющей собой довольно обширный, но мелкий залив, куда впадала река Тугур. Здесь на берегу Охотского побережья и устья реки собрались многие кочевые тунгусские роды, приходившие сюда для меновой торговли и для приобретения у купцов разных товаров, главным образом — свинца, дроби и пороха, необходимых для охоты.
Прежде чем выйти на побережье и появиться среди тунгусов, мы с Холкиным опять устроили совещание и решили выслать вперед несколько человек на разведку. Разведчики были опытные ребята и к утру принесли нам полные сведения о положении в районе Тугурской губы. Оказалось, что тунгусы уже давно знают о движении нашего отряда и его численности. Кроме того, мы узнали, что вдоль побережья курсируют две японские канонерки, которые держат курс на порт Аян — единственный удобный порт от Камчатки до Чумикана.
Мы с Холкиным влезли на высокую скалу и в бинокль увидели эти канонерки, которые действовали и в устье Амура и которые под давлением наших партизанских сил были оттеснены из устья Амура до Хабаровска, то есть до среднего течения Амура.
Разведчики сообщили еще, что через каждые пять-шесть миль с канонерок спускаются шлюпки с японскими матросами, которые тоже ведут разведку и ищут партизанский отряд, который вышел из Керби и должен появиться на Охотском побережье, то есть ищут нас.
Мы были поражены японской разведкой. И стали решать вопрос — можем ли мы вступить в бой с японцами на случай, если с канонерок будет попытка высадить десант. Мы знали, что канонерки бронированы от палубы до ватерлинии и пули наши этой брони не пробьют. Кроме того, на канонерках скорострельные орудия — не помню, какого калибра.
У нас же ни одной пушки не было. Бой был бы неравным, неразумным и даже бессмысленным. Да и не было известно, куда идут канонерки и какую имеют задачу. Тут нам помогли тунгусы, которые видели японских матросов уже на берегу и каким-то образом выяснили, что канонерки идут в порт Аян, куда прибыли советские грузы. Это были товары якутского «Холбоза», то есть нашей советской кооперации, она свезла туда продовольствие на всю округу, и кроме продовольствия — дробь, порох и другие охотничьи припасы, необходимые для пушного промысла тунгусов.
Мы послали в разведку еще двух толковых ребят и самого Федю — нашего проводника, который и принес нам самые важные сведения. Он сказал, что собравшиеся в устье Тугура тунгусские роды и племена уже давно ждут нас, чтобы провести выборы в Советы и установить на побережье Советскую власть, что старики — главы родов и племен придут к нам на помощь и дадут хорошие советы.
Тунгусы собрались на морском берегу — отлогом, песчаном и сухом, на том самом берегу, где они обычно устраивают свои собрания и где молодежь в час, когда восходит над морем луна, устраивает свои танцы и скромное веселье. Мне, как политруку отряда, пришлось провести это предвыборное собрание и разъяснить тунгусам, что такое Советская власть, чего она добивается для их же пользы народной, что в Советы следует выбирать самых честных, самых умных и самых толковых, а не богатых людей, словом, выбирать тех, кто будет защищать интересы всего народа, и не только самых старых, но и способных молодых охотников. Собравшиеся слушали меня очень внимательно и сидели так тихо, что было слышно, как шумит вдали морская волна и как, покрывая этот далекий голос моря, шумит ему навстречу тайга разноголосо и необычайно широко, — и звенят вершинами гибкие сосны, и грозно шумят великаны кедры.
Тунгусы отлично поняли, что им нужно делать, кого нужно выбирать в Советы, и стали называть кандидатов. Однако несмотря на мое разъяснение, они называли и самых богатых, имеющих по нескольку сот оленей, и даже называли имена купцов, которым они еще с прошлого года задолжали много за муку, порох и за табак. Тут мне на помощь пришли Холкин и наш проводник Федя.
Холкин, как и я, говорил, что Советская власть стоит за бедных и за честных людей, а не за богатых и не за купцов, которые обманывают тунгусов, обвешивают, обкрадывают, насчитывают разные долги, которых они даже
