Ирина Голицына - Воспоминания о России (1900-1932)

Глава одиннадцатая. ЗАМУЖЕСТВО

Священник, в доме которого мы прежде жили, советовал нам сыграть свадьбу как можно скорее. Но так много дел нужно было сделать: сшить свадебное платье и что-то из приданого, найти жилье, так что мы пошли на компромисс, решив зарегистрировать брак в феврале, а венчаться после Пасхи. Зарегистрировавшись, в глазах закона мы были мужем и женой, но я отказывалась принимать поздравления.

— Это ровным счетом ничего не значит, настоящая свадьба будет позже.

Пришла Пасха, но свадьба не приблизилась. Было готово платье и у меня была вуаль, присланная из Москвы, но у нас не было денег, чтобы начать совместную жизнь. Ники, как ни старался, не мог найти работу. Трудность была в том, что мы, ссыльные, не могли получить постоянную работу. Я своими уроками много не зарабатывала, да и учеников становилось все меньше.

Однажды утром, в конце апреля, в нашу дверь постучала моя подруга Катя Челищева. Она больше не могла выдержать жизни в Усолье, городе при соляной шахте, где у нее не было ни работы, ни денег, ни друзей. Катя бежала оттуда. Она хотела попробовать добраться до Казани, где жила ее тетка.

— Я всё рассчитала, — сказала она. — Я поплыву по Каме, а потом спущусь вниз по Волге до Казани.

Я была безумно рада увидеть ее и устроила так, чтобы она немного побыла у нас. Несколько дней спустя, как раз когда мы одевались, появился очень возбужденный Ники.

— Наша свадьба завтра, я только что получил чек от брата, а завтра последний день апреля. (Еще раньше я сказала ему о примете, что май несчастливый месяц для свадеб.)

— Но ничего же не готово, — протестовала я.

— Если есть желание, найдется и возможность, — возразил он.

Мы все начали действовать, и вскоре всё было готово.

30 апреля 1925 года я вышла замуж. Всё прошло гладко. У нас было четыре шафера, державших над нами венцы: сыновья наших хозяек и муж Евдокии Федоровны. Для них это было не так легко, можно было пострадать за участие в религиозной церемонии. Они были прекрасными людьми.

Вскоре после свадьбы Катя должна была уехать, она была в постоянной опасности, ее могли в любой момент поймать. Я радовалась, что она пробыла с нами это время — лучшей компаньонки для моей матери в первые дни после свадьбы, нельзя себе и представить. Никто не мог чувствовать себя одиноким, когда Катя рядом. Она отправилась вниз по реке, и мы получили от нее открытку, когда она почти достигла Казани. Больше я о ней ничего не слышала и только совсем недавно случайно узнала, что она вышла замуж в Казани и обосновалась там.

У нас было две комнаты, обе на втором этаже. Кухня находилась внизу, я пользовалась ею вместе со своей хозяйкой, вполне приятной женщиной. Наш медовый месяц прошел более или менее мирно — в чтении, прогулках после обеда и посещении по вечерам моей матери. Дни были очень длинными, окончательно не темнело, это было время белых ночей.

Немного позже мама получила письмо от бабушки, в котором та писала, что не приедет, так как наконец получила разрешение покинуть Россию. Мама была немного расстроена и озабочена тем, что бабушка в ее годы поедет так далеко совсем одна. Как потом оказалось, наша преданная служанка Маша проводила ее до Петербурга и затем до финской границы. В Финляндии у бабушки были друзья, а в Дании жила вдовствующая Императрица Мария Федоровна, с которой бабушка мечтала встретиться вновь.

Затем я забеременела, и жизнь стала очень трудной. Как ни старался муж, работы для него не было. Нам приходилось считать каждую истраченную копейку, а денег все-таки не хватало.

Мне нужно было хорошо питаться, но мы не могли себе этого позволить. Пришел день, когда хозяин попросил освободить квартиру, потому что мы сильно задолжали. Нам надо было приискать что-то другое, и это было не легко. Временно мы поселились там, где жила мама. «Очки» снова начала искать нам жилье. В конце концов, она предложила нам большую комнату в своем доме, в котором мы прожили более семи лет, до конца нашей ссылки. Там мы были очень близко к матери, что было удобно всем нам.

На Ники можно было опереться. Он всегда был бодрым и веселым, хотя и не особенно разговорчивым. Он сохранял бодрость духа благодаря тому, что всё воспринимал спокойно. В противоположность мне он был очень аккуратен по натуре, для него было важно, чтобы все вещи содержались в порядке и всё, что мы делаем, делалось бы хорошо. Это очень помогало справляться со многими трудностями в нашей совместной жизни.

Жизнь установилась. Я была занята стряпней и различными домашними делами. Ники помогал мне с покупками, нам часто приходилось делать большие концы в поисках продуктов, которые мы могли себе позволить. После того, как появились дети, я занималась ими. Когда Ники не был занят поисками работы, он проводил много времени в музее, где у него были друзья среди служащих и других постоянных посетителей. Много времени у него занимали занятия генеалогией. Если он мог найти учеников, то давал уроки английского, иногда рисовал, у него хорошо получались здания. Часто мы ходили гулять в парк и иногда в кино, но могли позволить себе это не часто. Большую часть вечеров проводили с моей матерью. По временам навещали друзей. Было много людей, находившихся в оппозиции к коммунистам и считавших своим долгом, морально поддерживать нас.

В 1925 году большевики отмечали столетие со дня восстания так называемых «декабристов», — революционеров-аристократов, пытавшихся свергнуть монархию. Их заговор не удался. Они были осуждены, и большая их часть сослана в Сибирь. Левыми они всегда рассматривались как герои, и теперь большевики тоже считали их таковыми.

Поскольку девичья фамилия моей матери была Нарышкина, та же, что у одного из декабристов, она послала прошение в Верховный суд, в котором указывала на нелепость того, что потомок одного из «героев» испытала гонения и должна проводить жизнь в ссылке. Она просила разрешения присоединиться к своей престарелой матери за границей, чье здоровье постепенно ухудшается.

Теперь у меня было немного больше учеников, и нам помогал брат Ники, но жизнь не была приятной. Повсюду были трагедии, гонения, предательства. Счастливые лица трудно было увидеть. Все казались напуганными. Люди не доверяли друг другу и взвешивали каждое сказанное слово. У нас были друзья среди ссыльных, например Наташа Любощинская, которую я знала по Бутырской тюрьме. Она содержала себя и своего отца тем, что пела и играла на гитаре в парке. Однако другие, часто очень хорошие люди, не могли открыто выказывать нам свою дружбу. Я помню очень трогательную сцену, когда в наш дом пришел рабочий. Он поцеловал руку мужа и сказал: