Александр Бармин - Соколы Троцкого

Во время Генуэзской конференции я познакомился с Христианом Раковским, занимавшим в то время пост заместителя наркома. Он был в расцвете сил, всегда улыбался и всегда был в курсе всех заслуживающих внимания дел. Я также познакомился с заместителем Председателя Совнаркома Армении Бекзадяном, который также сопровождал Чичерина на Генуэзскую конференцию. Это был уже упоминавшийся мной будущий советский посол А. А. Бекзадян, который исчез из Будапешта в конце 1937 года.

Перспектива поездки на Генуэзскую конференцию привела всех молодых сотрудников секретариата, мужчин и женщин, в состояние сильного возбуждения. Все хотели туда поехать, и Георгий Васильевич, доведенный до исступления этими многочисленными просьбами, как-то ворвался в мою комнату и приказал:

– Немедленно оповестите всех, что я запрещаю упоминать Генуэзскую конференцию!

Я решил подойти к этой вспышке темперамента своего шефа с юмором, но как солдат я привык выполнять приказы. Заранее предвкушая удивление своих коллег, я приколол на доске следующее объявление:

«Народный комиссар распорядился не заводить с ним разговор о Генуэзской конференции».

– О-о! – сказал Карахан с улыбкой, увидев объявление. – Это намного облегчит мою работу.

Чичерин несколько секунд разглядывал объявление и оставил его висеть на том же месте еще несколько дней. Но один английский журналист принял эту шутку всерьез и сообщил об этом в свою газету как о признаке того, что в обстановке всеобщего возбуждения, вызванного перспективой примирения Советской России с капиталистическими странами, народного комиссара буквально осаждали важные государственные деятели.

С приближением лета моя нагрузка в академии настолько возросла, что я вынужден был оставить свою работу в Наркоминделе, но в течение следующего года я периодически бывал у Чичерина по различным вопросам. Последний раз я видел его на XIV съезде партии в Кремле в 1925 году. Он широко улыбался, только что его избрали в состав ЦК партии. Возможно, это было последней радостью в его жизни. Группировка Литвинова вела жесткую борьбу за контроль над комиссариатом, стараясь свести на нет любые решения, принимавшиеся Чичериным. Наконец Чичерин открыто заявил о невозможности работать с Литвиновым и на заседании ЦК назвал его своим «антиподом». В это время Георгий Васильевич был уже очень болен и уехал лечиться в Висбаден, где у него появилось большое искушение остаться там навсегда. Потребовались длительные и деликатные переговоры, чтобы убедить его возвратиться в Москву, где официально он все еще занимал пост наркома по иностранным делам.

В Висбаден поехал Карахан и уговорил Чичерина вернуться, но его возвратили в Москву лишь для того, чтобы заменить на посту без скандала. Его место занял Литвинов. Чичерин же тихо исчез с политической сцены и был забыт еще до своей кончины. Но забвение было лишь одной из несправедливостей, выпавших на его долю. Министр иностранных дел был обречен жить в нищете, в тесной квартирке без отопления, испытывая нужду в повседневных продуктах, пока наконец не вмешался ЦК партии и исправил положение. Свои последние годы он провел в полном одиночестве, практически инкогнито, занимая скромную квартирку в одном из арбатских переулков. Он ни с кем не встречался, кроме двух своих бывших секретарей. Когда он умер, его не стали хоронить в Кремлевской стене, и он покоится на Новодевичьем кладбище.

Работая в секретариате Чичерина, я часто встречал Литвинова, являвшегося вторым заместителем наркома. Полный, внушительный, он обычно был серьезен, однако мог быть и приятным собеседником. За столом он был непринужден и весел, очень любил танцевать и оставался хорошим танцором, даже когда ему было уже далеко за шестьдесят.

Не особенно щепетильный в личных отношениях, он был очень требователен в работе и обладал особым талантом втираться в доверие верхов. За несколько лет он сумел оттеснить Чичерина, который не был обидчив и думал только о деле.

Литвинов, урожденный Мейер Баллах, рано примкнул к революционному движению. В 1901 году он был арестован как член подпольного социалистического кружка за хранение оружия и типографского оборудования и осужден на пять лет ссылки в Сибирь, но ему удалось бежать из киевской тюрьмы. В революции 1905 года партия поручала ему ответственные задания по доставке в Россию оружия и пропагандистской литературы. В 1907 году большевистские экспроприаторы» на Кавказе, в число которых входил Иосиф Сталин, тогда известный как Коба, взорвали экипаж, перевозивший деньги, и Литвинов вывез часть этих денег для обмена в Европе. По ориентировке царской охранки он был арестован французской полицией, которая нашла у него банкноты, добытые в ходе ограбления. Он был выдворен из Франции и уехал в Англию.

После революции он вернулся в Россию и в 1918 году был назначен полпредом в Великобритании, но его миссия потерпела фиаско – Британия начала проводить политику бойкота, и ему пришлось вернуться в Москву. Позже именно Литвинову выпала миссия реабилитировать Россию в глазах мирового общественного мнения. Венцом его карьеры можно считать день в Женеве, когда он, в сопровождении своей свиты, под аплодисменты присутствующих делегатов вошел в зал заседаний Лиги Наций, и это означало, что большевизм стал «респектабельным» и Россия присоединяется к версальской политике западных держав.

Эти годы он жил в постоянной опасности, необъяснимо выживая тогда, когда гибли все его друзья и сотрудники. Он все еще был нужен Сталину. Литвинов, как хороший картежник, всегда умудрялся сохранять некий ореол таинственности. В своих заграничных поездках после чистки он загадочно улыбался, и продолжал улыбаться даже тогда, когда его детям запретили сопровождать его, даже когда его жене запретили жить в Москве и отправили ее жить на Урал.

Уж так случилось, что первыми расстреливали лидеров партии. Это понятно, Сталин начинал с мыслителей. Затем пришла очередь генералов, маршалов, руководителей промышленности и, примерно в это же время, дипломатов. Двое из четырех заместителей Литвинова были расстреляны, третий оказался в тюрьме, а четвертый просто исчез. Его старые друзья и личные протеже, послы Юренев и Розенберг, тоже исчезли. Почти все руководители департаментов наркомата и ведущие дипломатические сотрудники за рубежом, которых он подбирал на протяжении пятнадцати лет, были расстреляны. А Литвинов продолжал загадочно улыбаться: «Просто они были предателями, а так все хорошо!» Трудно сказать, объяснялась ли его самоуверенность тем, что он считал себя незаменимым, или же он просто вынужден был делать хорошую мину при плохой игре потому, что его семья была в заложниках.