Хельмут Ньютон - Автобиография

Я много узнал от Алекса. В 1972 году он послал меня на гавайский остров Мауи фотографировать купальные костюмы. Там в это время постоянно шел дождь. Я в панике позвонил Алексу в Нью-Йорк и пролепетал: «Я не могу снимать, здесь ужасная погода». Он холодно ответил: «Хельмут, меня интересует не погода, а только фотографии, которые ты привезешь с собой». Это был урок, который я никогда не забуду. Если тебя послали охотиться, будь добр, вернись с добычей.

Под руководством .Апекса журнал приобрел неповторимый стиль, утраченный с его уходом. Когда он вышел на пенсию, дух журнала начал постепенно улетучиваться. Он жил в Майами, куда я ежегодно ездил навещать его, и впервые после долгих лет совместной работы мы стали близкими друзьями. Алекс обладал невероятным чутьем, позволявшим угадывать будущие тенденции. Он поощрял молодых фотографов делать фотографии для модных журналов, похожие на моментальные снимки, а впоследствии публиковал некоторые из моих самых рискованных композиций против воли редакторов и издателей. Он был первым, кто распознал гений Ларри Флинта и цитировал его знаменитое выражение «показывать мясцо». Когда он уходил, то гарантировал, что никто из преемников «не сможет влезть в его башмаки».

Я решил, что предложение Алекса для меня является неповторимой возможностью заниматься своей любимой работой для американского «Vogue». Поэтому в ноябре 1971 года я покинул Париж и уехал в Нью-Йорк.

В течение предыдущих шести или семи лет я «зажигал свечу» в двух концах Европы, поскольку ежегодно делал четыре коллекции для французского «Vogue» и еще четыре коллекции в Милане и Риме. В то время я был вольным стрелком, не имевшим постоянного контракта. Мне позволяли делать то, что я хочу, и брать столько работы, сколько влезет, то есть очень много.

Александр Либерман в нью-йоркском офисе "Vogue", 1971 г.

Съемки коллекций происходили по ночам, чтобы можно было показывать всю одежду покупателям днем. Когда я бывал в Риме, мы вообще не ложились в постель. Я хорошо помню, как летом 1971 года я провел в Риме семь дней, занимаясь только фотографией, и в конце недели ассистент спросил меня: «Ты хоть понимаешь, Хельмут, что за семь дней мы спали двадцать часов?»

Желание стать лучшим сжигало меня изнутри. Я очень много курил и довольно много пил. Мы курили не какую-нибудь блажь вроде сигарет с фильтром, а настоящие «Лаки Страйк» и «Кэмел» без фильтра.

Мы замечательно проводили время с моделями. Летом 1971 года моим ассистентом в Риме был французский виконт. Вероятно, он был моим лучшим ассистентом, если не считать Фифи — бывшего гонщика, миниатюрного и с приятной внешностью, настоящего обольстителя.

Это был период, когда я старался заработать как можно больше денег. Работы было невпроворот, и каждый расторопный фотограф в те дни мог сколотить неплохое состояние. Я часто отправлялся в поездки по Европе и Северной Африке. Независимо от пункта назначения, наша команда состояла главным образом из редакторов модных журналов, стилистов и моделей. Утром, когда все выходили завтракать, женщины радостно улыбались, потому что виконт шнырял из одной комнаты в другую и успевал перетрахать всех, кто хотел этого, так что дамы оставались совершенно довольны. Он был великолепным ассистентом и душой общества.

Поздней осенью 1971 года я прибыл в Нью-Йорк, совершенно измотанный после всей этой работы в Европе. Я находился в жалком состоянии, мучился одышкой и ощущал нелады с сердцем, но не обратил на это внимания и сразу же взялся за работу для Алекса. Физическая нагрузка была невероятной, и кроме того, в Нью-Йорке было очень холодно, а я не люблю холод. Моя работа подвергалась критике, поскольку я иногда переступал черту приличия по американским понятиям. Меня убеждали, что не нужно слишком потакать своему европейскому стилю. Но я все же сделал ряд удачных снимков и был зачарован стилем «арт-деко» в архитектуре и интерьерах Нью-Йорка. Я сделал много снимков в старой студии «XX век — Фокс», которая показалась мне великолепной. Я изучил «Крайслер-Билдинг», где лифты были чудом дизайна и даже строительные материалы вызывали восхищение. Скульптурные головы индейцев, деревянные панели в лифтах, тяжелые металлические двери — все это было архитектурной Страной чудес для меня. Я работал днем и ночью.

Потом наступил какой-то официальный праздник, и я внезапно почувствовал себя очень плохо. Дело было в пятницу вечером — такие вещи всегда случаются в праздники. Я пошел в клинику рядом с моей гостиницей и обратился туда как случайный больной. Мне пришлось ждать несколько часов, а потом меня бегло осмотрели, сказали: «Мы не знаем, что с тобой стряслось, но с виду все нормально» — и отправили на улицу. Поблизости не оказалось ни одного врача, поскольку все уехали из города на выходные.

В понедельник я как обычно принялся за работу для «Vogue». Мы обычно разъезжали по Нью-Йорку на большом фургоне для выездных съемок и на лимузине, потому что я никогда не работал в студии. Во второй половине дня мы занимались съемками на Пятой авеню и 69-й улице. Я находился рядом с фургоном, девушка-модель где-то на тротуаре, чтобы чувствовалось движение транспорта на заднем плане. И внезапно потерял сознание. Помню, что я держал камеру в правой руке. Я упал на обочину проезжей части, и люди, которые были этому свидетелями, сказали, что в последний момент я вытянул руку вверх, чтобы спасти камеру при падении. Мне удалось встать самостоятельно. Люди вокруг были встревожены, но я сказал: «Нет-нет, со мной все в порядке». Мы продолжили съемку, но через несколько минут со мной случилось то же самое, только на этот раз я не смог встать.

Ассистенты помогли мне подняться на ноги. Совсем рядом находилась приемная частного врача, и редактор Глория Монкур сразу же крикнула: «Быстрее, позовите доктора!» Мы зашли в кабинет; врач только посмотрел на меня и сказал ей: «Немедленно везите его в клинику Леннокс-Хилл».

Мне снова повезло, потому что клиника находилась лишь в нескольких кварталах оттуда. Мне повезло, что я оказался рядом с хорошей клиникой, специализировавшейся по сердечным заболеваниям, и рядом был лимузин, чтобы мгновенно доставить меня туда.

По пути в клинику я понял, что не могу говорить. Изо рта доносился только странный клекот, настолько испугавший меня, что я решил замолчать. Меня доставили в палату интенсивной терапии и положили на кровать. Подошедший врач стал задавать вопросы о том, кто я такой, сколько мне лет и так далее, но я мог только хрипеть в ответ. Тогда он дал мне ручку и сказал: «Пишите ответы прямо на простыне». Я попробовал, но обнаружил, что у меня нет сил удержать ручку ни в левой, ни в правой руке. Я превратился в настоящее растение. Я все понимал и сознавал, что происходит вокруг, но у меня не было никакой возможности общаться с окружающими.