Евгений Носов - Усвятские шлемоносцы
- А я жду, а вас нету и нету,- сквозь терпкую горечь проговорил Касьян.- Нету и нету...
Тут же налетел Митюнька, молча, должно быть в подражание старшему, обхватил и повис на другой отцовской руке, и Касьян, связанный, распятый ребятишками, так и стоял посередь дороги, пока не подошла Натаха.
- А где же мать? Мать-то чего?
- Ох, да ну ее! - перевела она дух.- Сичас да сичас... Четой-то ищет... Говорит, идите пока... Ну чего тут у вас? Скоро ли?
- Да вот ждем... Уже небось десять, а пока ничего.
На выгоне Касьян определил их в сторонке на непримятой траве, но не успел, присев рядом, искурить папироску, как на крыльце появился Прошка-председатель вместе с прибывшим лейтенантом. Тут и там толпившиеся люди ожили, повалили к конторе, и Касьян, предупредив: "Пока тут будьте", направился к крыльцу и сам, тянясь шеей, заглядывая поверх голов.
Прошка-председатель был в своей низко насунутой кепочке, все в том же куропатчатом обвислом пиджаке, но в свежей белой рубахе, наивно, по-детски застегнутой под самый выбритый подбородок.
Рядом с ним у перил остановился непривычный для здешнего глазу, никогда дотоль не бывавший в Усвятах военный, опоясанный по темно-зеленой груди новыми ремнями, в круглой, сиявшей козырьком фуражке и крепких высоких сапогах, казавшийся каким-то странным, пугающим пришельцем из неведомых обиталищ, подобно большой и непонятной птице, вдруг увиденной вот так вблизи на деревенском прясле. Смугло выдубленное лицо его было сурово и замкнуто, будто он ничего не понимал по-здешнему, и Прошка был при нем за переводчика.
Прошка-председатель пошатал руками перило, взад-вперед покачался сам, выжидая, пока подойдут остальные, и, когда воцарилась тишина, сказал:
- Значит, так, товарищи... Ну, зачем вы тут - все знаете. Так что говорить лишнее не стану. На прошлой неделе мы проводили в армию первых семнадцать человек. Я и сам тади думал, что этого, может, и хватит и мы с вами будем по-прежнему работать и жить за минусом тех семнадцати. Но дело заварилось нешутейное, тут таить нечего, понимаешь... Приходится, стало быть, нам еще пособлять...
Прошка-председатель достал из-за края пиджака какие-то листки, заглянул в них.
- Повестки уже розданы, но мы тут с представителем военкомата еще раз поуточняли, чтобы, значит, никакой путаницы...
Говорил он каким-то серым голосом, пересовывая листки бумаги, будто они жгли ему пальцы,- нижние наперед, верхние под низ, потом опять все сначала.
- Пойдете отсюда организованно, чтоб не тащиться одним по одному, не затягивать время. Так что слушайте теперь вот его, вашего командира, и все его исполняйте. У меня пока все.
Он сунул листки в руки лейтенанта, нетерпеливо прошелся у него за спиной, остановился, передвинул кепку, еще раз прошелся и, подойдя к перилам, опять пошатал их обеими руками.
Листки, должно, были сложены неправильно, потому что молчаливый лейтенант взялся неспешно, с давящей обстоятельностью наводить в них какой-то свой порядок: опять положил верхнюю бумажку под низ, нижнюю сверху, а ту, что была до того наверху, заложил в середину. После чего без всяких предварительных слов и пояснений сразу же выкрикнул:
- Азарин!
С ответом почему-то не поспешили, возможно, потому, что уж слишком вдруг было выкликнуто,- по пальцу ударь - и то не сразу больно, а сперва лишь удивительно,- и лейтенант, оторвавшись от бумаги, переспросил:
- Есть такой? Эм... Вэ?
- Е-есть! - послышался встревоженно-оробелый отклик.
- Азарин! - повторил опять лейтенант и прицелисто поводил по площади строгими глазами.
- Я! Я! - поспешил объявиться вызванный.- Тут я.
- Азарин, три ш-шига вперед!
Из толпы, весь в смущении, с растерянно-виноватой улыбкой на опаленно-красном дробном лице, бормоча сам себе "иду, иду", протолкался невеликий мужичонка, по-уличному Митичка, числившийся скотником на усвятской молочной ферме.
- Тэ-эк...- протянул лейтенант, помечая что-то в листке карандашом.
Митичка, стоя перед крыльцом, стесняясь своего на виду у всех одиночества, продолжал улыбчиво озираться, перебирать парусиновыми туфлишками - вертелся, будто червяк, выковырнутый из земли.
- Азарин, смир-р-но! - вдруг резко скомандовал лейтенант, которому, видимо, была неприятна и оскорбительна этакая разболтанность, и вздрогнувший Митичка враз замер навостренным коростелем - крылья по швам, клюв кверху.
Лейтенант внимательно, изучающе посмотрел на Митичку, как бы оценивая материал, с которым придется работать, и, опять сказав "тэк", уткнулся в бумагу.
- Витой!
- Я Витой!- готово отозвался Давыдко.
- Три ш-шига вперед! В одну ширенгу стынови-и-ись!
Давыдко провористо выбежал, пристроился к Азарину и поровнял по его парусиновым туфлям с коричневыми, как у жуков, нососпинками свои юфтовые ботинки.
- Горбов!
- Есть Горбов,- раздался сдержанный бас с покашливанием. Крупным тяжелым шагом выступил Афоня-кузнец в своей особой, афонинской одеже: старом, жужелично лоснящемся пиджаке, негнуче вздутых штанах, тускло поблескивающих на коленках, заправленных в разлатые сапожищи. Свою белую сумку из подушечной наволочки он никуда не сдавал, словно бы позабыл о ее существовании за широченной сутулой спиной, и та уже успела вымараться пиджачной смагой.
Лейтенант дольше, чем предыдущих, осматривал Афоню, даже обернулся с каким-то вопросом к ходившему позади него Прошке-председателю и, ставя против Афониной фамилии энергичный отчерк, дважды повторил свое "тэк".
Вскоре подобрали Николу Зяблова, который тетешкал, успокаивал раскапризничавшегося неходячего младенца, мешавшего ему слушать фамилии. Намаявшись и от мальчонки, и от ожидания своего вызова, Никола, когда его наконец окликнули, даже позабыл отдать жене пацана, а так и шагнул было в строй вместе с дитем, отчего народ маленько развеселился, посмеялся этому курьезу. Потом через несколько человек вызвали Матюху Лобова, ожидавшего череда с перекинутой через плечо гармошкой. И сразу за его спиной завыла Матюхина Манька - с таким же, как и у Матюхи, носом розовой редисочкой, с упавшим на плечи платком,- замахала обеими руками, будто отбивалась от налетевших оводов.
- Да Матвеюшка мой едина-а-ай...
- А ну цыть! - огрызнулся Матюха, безброво насупясь, отдергивая рукав, не даваясь жене ухватиться.- На-ка, подержи гармонь.
- Да че мне гармонь! Че гармонь...- голосила Манька, невидяще цапая протянутую ливенку, и та, расщеперясь мехами, подвыла ей какой-то распоследней пронзительной пуговицей.
Лобов беззвучно, как кот, вышагнул вперед в своих обмятых покосных лапотках и, перемогая бабий позорливый плач, досадно погуркав пересохшим горлом, проговорил, преданно глядя на лейтенанта:
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});