Игорь Оболенский - Мемуары фрейлины императрицы. Царская семья, Сталин, Берия, Черчилль и другие в семейных дневниках трех поколений

Забежала обратно в комнату, взяла книгу, платье и потом в эшелоне не выпускала их из рук.

Все время думала кому-нибудь передать. Но врач и чекисты, которые нас сопровождали, отказали. «Нет, мы не можем взять».

Только через несколько месяцев почтой смогла все отправить…

Практически все наше имущество осталось в Тбилиси. Но единственное, о чем я жалею, – о бесценном серебряном кинжале Георгия Шарвашидзе. Нам не позволили его взять с собой.

Ехали мы четырнадцать дней! Вагон был переполнен, тридцать пять человек в него запихнули. Дышать было нечем. В маленькую форточку по очереди высовывали голову, чтобы хотя бы глотнуть свежего воздуха.

Страшные вещи во время поездки происходили. У одной пары умер грудной ребенок – матери стало нечем его кормить, молоко пропало, воды-то почти не было.

И знаете, что с ним сделали чекисты? Взяли труп младенца и выбросили в окно, прямо по ходу поезда.

Представляете горе этих родителей? Они даже не знали, где нашло свой последний приют тело их ребенка. Поезд шел по степи Северного Казахстана.

С нами ехала одна старая парализованная женщина. Мама ее кормила, приносила ей кипяток.

Когда поезд наконец прибыл на станцию назначения, мы эту женщину забыли в вагоне. Не знаю, откуда она взяла силы, но смогла добраться до дверей.

До сих пор перед глазами стоит картина – черный проем дверей и седая, растрепанная голова несчастной старухи, которая взмолилась: «Грузины, не оставляйте меня!»

Все тут же бросились к ней – Георгий, его друзья. Спустили ее на землю.

Да и кто бы ее оставил в этом вагоне? Сами бы чекисты и сбросили потом…

В нашем вагоне ехала доцент консерватории, пианистка, интеллигентная женщина. Ее сослали за то, что сын с фронта не вернулся.

Когда мы прибыли в Казахстан, в шесть утра 7 января, то приютили ее – она сидела в нашем грузовике. И она и мама оделись так, как до этого ходили по улице в Тбилиси – в шляпках, в перчатках.

Ехали мы почти весь день по пустыне. В одной из деревень какие-то мужики, пьяные, кричали вслед: «Эх, барыньки-барыньки, мать вашу! Куда вас везут? Вы там подохнете!»

Наталья Андреевна, так звали пианистку, повернулась к маме:

– Бабо, что нам говорят?!

– Ничего, Наташа, все будет хорошо!

Мама оптимисткой была.

У меня в поезде началось воспаление легких, и мама уговорила шофера взять меня в кабину. Во время пути он мне признался: «Вай ме, куда вас везут! Хоть бы тут оставили!»

Я повернулась – за окном голая степь и юрты.

– Неужели нас везут в худшее место?

– Да-да, там очень плохо!

И правда, нас привезли в страшное место. Оно называлось Голодная степь. И так оно и было.

Пять месяцев мы прожили без света, без нормальной воды.

Пили воду из канала. А туда заходил скот. Кипятили ее, но все равно плохая была.

Мы ждали снег, чтобы собрать его, поставить на огонь и эту воду пить. А так грязную пили. Когда хлопок не надо было поливать, арыки закрывали. И мы могли по пять километров ходить в поисках ямы, из которой можно было достать воду.

Я по сей день чистую воду пить не могу. Должна либо вино туда налить, либо варенье положить…

В Казахстане очень холодные зимы. А я почему-то не могу вспомнить, что мне было холодно. Странно, мы тогда вообще ничего не чувствовали – ни жажды, ни голода, ни холода.

Когда только вошли в землянки, где нам предстояло жить, то вздрогнули от ужаса.

Я иногда думаю – откуда у чекистов было столько людей? Когда мы вспоминали потом ночь нашего выселения, все называли один и тот же час, когда в дверь их квартиры раздался стук.

В четыре утра одновременно ко всем 500 семьям в Тбилиси пришли люди в форме. Да еще и не по одному человеку, в каждой группе их было семь человек! И это только в одном Тбилиси. А ведь высылали еще и из других районов.

«Один грузин перед высылкой сказал мне: «Не расстраивайтесь, таких, как вы, на вокзале будет 500 семей».

Я ответила: «Что же это за утешение? Если бы я там была одна, то это было бы большим утешением для меня».

Из посуды нам позволили с собой взять по одной ложке, вилке, тарелке и чашке. Георгию разрешили взять постель, а нам с Татули и Лидико – всего две постели. Мол, больше не влезет в вагон.

…Нас бросили в грузовую машину и отвезли на вокзал. Было шесть утра, рассветало.

Страшное зрелище мы там увидели – множество машин одна за другой прибывали на вокзал. Друг против друга стояло два эшелона, состоящих из 60 вагонов.

Нас бросили внутрь – это были вагоны для перевозки животных с нарами. Звучал детский плач. Вагоны были окружены солдатами, никого не подпускали. Но солдатам, видно, было жалко нас, и они говорили тем, кто хотел пройти: «Постарайтесь незаметно передать, что хотите».

Я не жалела себя, мне было страшно видеть своих детей в этой горечи. Хотелось умереть. Так мы простояли до девяти вечера. Когда эшелон тронулся, за нами бежали люди и бросали в вагоны деньги и теплые вещи. Было жуткое зрелище.

Оказывается, на вагонах были красные плакаты с надписью: «Добровольно».

Так мы ехали четырнадцать дней и ночей. В Южный Казахстан.

Мороз был до 40 градусов. Мы отрывали примерзшие к стене вагона одеяла, а на стене еще оставалась часть ткани.

Стояла печка, но топить ее все равно было нечем.

В одном вагоне было 35 человек, стояли параши, но нам неудобно было ими пользоваться. Иногда вагоны останавливали и позволяли сходить по нужде. Это считалось большой поблажкой.

Наш эшелон прибыл в самые необжитые места.

Всего прибыло 18 эшелонов из Грузии.

На месте нас ожидали грузовые машины, на колесах которых были цепи. И танки, которые должны были их тянуть. Иначе было не проехать.

К месту назначения – район Ахтарал – мы приехали 7 января. Нас по спискам передали казахским чекистам. Распределили в колхоз, где не было ни света, ни школы.

Другие попали в лучшие условия – им достались дома с деревянными полами.

Мы жили в помещении с земляным полом, откуда только что вывели коз. Мы сдирали обложки с книг и ими выгребали навоз.

На второй день перед нами положили две бумаги, которые мы должны были подписать. На одной было написано: «Вечное поселение». На другой: «В случае побега – каторга 25 лет».

Георгий порвал эту бумагу и бросил в лицо чекисту. Сказал: «Сперва скажите, за что меня выселили, а потом подпишу».

Я испугалась и стала просить, чтобы он подписал. Его ведь могли увезти от нас. Но Георгий отказывался. И попросил нас выйти.