Проза о неблизких путешествиях, совершенных автором за годы долгой гастрольной жизни - Игорь Миронович Губерман
Витя решил, что столь недолгое пребывание в министрах – может быть, рекорд всемирный, и послал запрос об этом в комитет (так ли он называется?) Гиннесса по рекордам. Оттуда ему вскоре вежливо ответили: уж извините, это не рекорд, известны люди, пробывшие в должности министров четверть часа, после чего их расстреляли. Так что Витя дешево отделался.
А Яше Блюмину писал я восхваление к восьмидесятилетию. Он и сегодня хоть куда, дай Бог ему здоровья и удачи. О его таланте творческом я написал в стихах, а вот о доброте его необычайной надо бы сказать особо. Он к себе в свою столярную мастерскую брал таких проходимцев, чтобы помочь им прокормиться, что потом его печальные истории мы слушали, не зная, смеяться или плакать. Но главное о нем – в торжественной оде:
Безумной силой Геркулеса
природа Яшу наградила;
пока он юный был повеса,
вся сила в еблю уходила.
Он был художник по призванию
и был в искусстве эрудит.
Когда б не тяга к рисованию,
то стал бы питерский бандит.
Но тут любовь накрыла Якова,
навеки став его судьбой;
Алена вышла б не за всякого,
но Яша всех затмил собой.
Он отродясь не жег табак
и не макал перо,
любил друзей, любил собак
и выпить мог ведро.
Игрушки резал он недурно,
сам Ростропович, как дитя,
так восторгался ими бурно,
что умер сорок лет спустя.
Плюя на прелести карьеры,
он душу дерева постиг
и начал делать интерьеры,
в чем высоты большой достиг.
И в мастера наш Яша вышел,
огнем таланта был палим,
но голос предков он услышал
и съехал в Иерусалим.
Не высох в жаркой он пустыне,
завидный ждал его успех —
шкафы для письменной святыни
стал делать он искусней всех.
Умело пряча ум и чувства,
но мысля очень глубоко,
принес в еврейское искусство
он выебоны рококо.
А также всякое барокко
он поднял тут на высоту,
и без единого упрека
глядит еврей на красоту.
Не знал еврей в краю убогом
шкафов красивей и прочней,
и Божий дух по синагогам
стал веять гуще и сочней.
Являет Яша гордость нашу,
в нем доброты и вкуса много,
и Бог любуется на Яшу,
а Яша стружкой славит Бога.
Свой восемьдесят второй день рождения мой давний-давний друг Юлий Китаевич отмечал у нас в Израиле. И я ему стишок сочинил.
Умен. Слегка мудаковат.
Красноречив, когда поддатый.
Всегда друзьям безмерно рад.
Американец. Жид пархатый.
Пусты напрасные слова,
что он шутить с годами бросил,
поскольку в восемьдесят два
смешнее все, чем в двадцать восемь.
Весьма немолод общий друг,
однако член былого воинства,
сам вынимает он из брюк
свое усохшее достоинство.
Ему кричат со всех дворов:
«Зайди! Сейчас нальем под ужин!»
Короче, Юлий, будь здоров,
поскольку ты нам очень нужен.
Вот пока и все. Но близятся другие юбилеи, и, Бог даст, еще я славословий накропаю. Ведь кого, как не друзей и близких, нам положено в короткой этой жизни восхвалять?
Украина – колыбель цивилизации
Самый дорогой в моей жизни обед я ел в Одессе.
Тут сперва полезны будут небольшие исторические детали. Некогда знаменитый городской архитектор Бернардацци (итальянец российского разлива) построил в Одессе здание купеческой биржи. Оно, кстати, есть во всех рекламных буклетах города – уж больно хорошо получилась эта впечатляющая каменная глыба.
Как известно, главная особенность устроения биржи – полное отсутствие внутренней акустики, чтобы тайны коммерческих переговоров сохранялись между собеседников. И хотя понятно, что на таком торжище евреи кричали в голос, хитроумные акустические ловушки эти крики улавливали и гасили. Именно поэтому, вероятно, советская власть, биржу упразднив, учредила в этом месте филармонию. Но речь, собственно говоря, не обо всем здании, а о левом своего рода притворе этого храма делового духа (слева от массивной лестницы, ведущей в биржу). Это огромное, очень красивое помещение со здоровенными квадратными колоннами внутри и всякими архитектурными накрутками. По всей видимости, тут и был некогда ресторан для утомленных деятелей экономики.
В советские времена здесь процветал Дом актера, и матерые одесситы во всем мире (а они широко распространились по планете) сладко жмурятся, вспоминая о спектаклях и капустниках в этом огромном зале. Ныне там ресторан, благодарно названный в честь давно почившего архитектора – «Бернардацци». Ресторан, должно быть, очень дорогой, потому что, когда я предложил пообедать именно в нем, два городских импресарио, которые устраивали мне концерт, мигом погрустнели и потупились. Кроме нас троих были мой близкий друг со своей подружкой (как и я – заезжие люди). А в каждом городе, как известно и принято, платят за обед устроители.
– Не тушуйтесь, господа хорошие, – успокоил я обоих не успевших разбогатеть предпринимателей, – за обед сегодня плачу я.
И мы отправились в «Бернардацци».
Нет, я вовсе не куражистый загульный фраер, просто у меня был план, казавшийся мне прекрасным и праведным.
С год или более тому назад мне кто-то прислал снимки с тех салфеток (или как там они точно называются?), которые кладутся на стол под тарелки с едой. На каждой из этих подкладок из тонкого упругого картона были напечатаны мои стишки – семь или восемь штук. В сопровождении гравюр с видами города. И на картонке с меню мои стишки там тоже помещались. И теперь лежали эти снимки в моей дорожной сумке. В ресторане я сразу же попросил позвать директора, его не оказалось,
