Василий Песков - Полное собрание сочинений. Том 11. Друзья из берлоги
Снимок за снимком. Каждый праздник – приметы нового в жизни, приметы роста и возмужания. По надписям на полотнищах чувствуешь время, чувствуешь, как и за что боролась страна. «Не дадимся! Выстоим! Победим!» – это был год, когда революцию интервенты надеялись задушить в колыбели. И вот тот же лозунг, но звучит уже по-иному: «Не сдались! Выстояли! Победили!» А позже на транспарантах – знакомые символы набирающей силы жизни. «Даешь советский мотор!», «Пятилетку – в четыре года!.» Днепрогэс, Магнитка, Чкалов, целина, Гагарин – сколько всего вместили эти простые слова, рожденные в буднях и звучавшие тут, на празднике!
Страна готовится к обороне.
Два снимка хочется рассмотреть особо. На первом мы видим Красную площадь 7 ноября 1918 года. В первый раз страна праздновала Октябрьскую победу. Люди в кепках, папахах, фуражках, шляпах, с бантами на шинелях и куртках. Трибуна, сколоченная из досок и обтянутая красной материей. Деревянная лестница на трибуну. Микрофонов и усилителей звука тогда еще не было. Обычный человеческий голос звучал над площадью. И его слышали!
Парад 41-го года.
Радость великой победы звучала на первом празднике. Но солнце обновления жизни еще только-только всходило. Первое торжество состоялось при свете зари. Предстояло много боев, много труда, много жертв надо было еще принести, чтобы день 7 ноября утвердился праздником навсегда.
В первую годовщину революции на Красной площади прошло народное войско. По снимкам видно: шли пехотинцы, пулеметчики, конники, легкая и тяжелая артиллерия. Кружились над площадью самолеты. С них в ряды демонстрантов летели листовки. Так рождалась традиция главного нашего праздника. Ленин придавал большое значение этому торжеству и радовался, наблюдая, как оно проходило. Надежда Константиновна Крупская, вспоминая позже пройденный Лениным путь, говорила, что Октябрьские дни первой годовщины Советской власти были счастливейшими днями в жизни Владимира Ильича.
И еще один снимок. Его отделяют от первого двадцать три года. Красная площадь, много раз расцветавшая красками торжества, в этот день до предела строга. 1941 год. Враг у порога Москвы. Он не думал, что этот традиционный парад мог у нас состояться. Он надеялся сам победителем прогреметь сапогами по Красной площади. В Берлине по снимкам площадь была размечена так, чтобы солдаты вермахта могли колоннами образовать на брусчатке гигантскую свастику. Операторы немецкой кинокомпании «Уфа» прикидывали, с какой из башен Кремля они снимут победное построение. Уже везли в Москву заранее приготовленный мрамор для монумента победителям, везли запасы железных крестов – награждать отличившихся, прикидывали, какие знамена пронести у Кремлевской стены. Близкой казалась победа для наших врагов. Смертельной была опасность для нашей столицы. В ней самой мало кто думал, что праздничное торжество на Красной площади состоится. Но оно состоялось.
Выпавший ночью снег сединами лежал на зубцах Кремлевской стены, на елях у Мавзолея, на темной брусчатке. В назначенный час военный парад начался. Все было иначе, чем в прежние годы. Припорошенные снегом войска проходили в полном боевом снаряжении и прямо с площади двигались к фронту на боевые позиции. Суровым и величавым было это шествие у Кремля. Все, кто помнит войну, говорят, что парад по силе воздействия на людей был равен известиям о победах в крупнейших сражениях… В музее у Красной площади грудой лежат сейчас потускневшие фашистские ордена. Мрамор, который везли фашисты – увековечить падение Москвы, пошел на облицовку московских домов. Знамена были брошены к Мавзолею в 1945 году.
Радость праздника
Парад в ноябре 41-го года был единственным на Красной площади во время войны. Парад Победы, состоявшийся здесь, вернул традиции наших праздников, и по-прежнему каждую осень мы чувствуем здесь дуновение ветра, рожденного Октябрем.
Нам дорог наш праздник, одетый в красное. На нем мы видим, как вырастает страна, видим, чем стали богаче, на празднике видим мы силу, способную нас защитить, на нем вспоминаем былое и смотрим в грядущее. Наш праздник – это мгновение времени, начавшего бег с отметки 1917 год.
Фото из архива В. Пескова. 6 ноября 1977 г.
Моряк в седле
«Мир его очень велик – Море и Суша» – так кончался рассказ о капитане Захарове («Комсомольская правда», 22 августа 1976 года). Капитан говорил: «Многие, я в том числе, избрали море своей судьбой. Но если человек скажет, что высшее счастье – всегда видеть море, не верьте. Море надоедает. Наибольшее счастье – после долгой воды увидеть землю… В отпуске совершенно необходимо пропитаться землей. Я понял это в самом начале службы…»
«Пропитаться землей» можно по-разному. Одному хватает домашней крыши над головой. Другой поглощает пространство в автомобиле – хочет как можно больше увидеть. Капитану Захарову этого мало. Мало в отцовском доме пилить дрова, носить воду, чинить крышу, чистить дорожки от снега. Мало, проезжая полем, попросить тракториста дать ему сделать круг-другой с плугом. Он хочет поглубже проникнуть во все, что связывает человека с землей. В один из отпусков в Ленинграде Евгений Иванович посещает курсы трактористов, а в прошлом году весной едет в целинный совхоз. О том, как выдержан был нелегкий для капитана экзамен на пашне и почему это «чудачество» моряку было нужно, мы рассказали в газете. Возможно, вы помните и этот снимок, сделанный в прошлом году, – Евгений Иванович Захаров с сыном на палубе корабля.
Капитан Захаров с сыном.
Второй снимок – продолжение сухопутного странствия моряка. В отпуск минувшего лета капитан снова приехал в целинный совхоз и попросился в отгон к пастухам. Директор совхоза попытался отговорить: «Трудное это дело, Евгений Иванович, наши люди не соглашаются, нанимаем пастухов пришлых». Капитан настоял. И через день шофер совхозного «газика» высадил его на «диких землях» в двухстах километрах от Целинограда.
«У деревянной кибитки, обшитой кошмой, паслась стреноженная лошадь. Над головой парила степная птица. «Ну вот, нас уже трое», – подумал я. Попрощавшись с шофером, попытался оседлать лошадь, но она меня укусила…» Рассказ о трех неделях пастушьей вахты я слушал уже в Москве, за столом у сестры капитана. Евгений Иванович, как обычно, подтрунивал над собой.
Там, в степи, пастухи-чеченцы, три брата – Гамзат, Сибир и Кона – немало удивились, увидев вечером у кибитки незнакомого человека. Еще более удивились, когда узнали, в чем дело. Но капитан молодцом держался в седле, и братья обрадовались гостю: на два стада быков полагается четверо пастухов (один отдыхает – другой пасет), а их было трое. Нужным человеком сразу же оказался капитан в непьющем и некурящем семейном коллективе братьев-чеченцев.
И сразу же равную долю забот получил четвертый пастух. На восходе солнца надо было уже подниматься с кошмы, кипятить чай – и в седло. Начиналось простое с виду пастушье дело. «Поначалу я думал: выберу холм, сяду и буду поглядывать. Опасаясь, что будет скучно, даже книжку сунул в карман. Но, оказалось, с бычками не заскучаешь».
У бычков свое понимание жизни. Стадо в холмистой степи немедленно разбивалось на группы со своим предводителем, и каждый вел свою группу возможно дальше от всех остальных. Полчаса пастух еще видит свое дробленое стадо, но скоро волны холмов начинают прятать бычков, и с этой минуты ни пастух, ни лошадь под ним покоя уже не знают. «Разыскал, подвинул в нужное место одну компанию, смотришь, другая как в воду канула. Знаешь: уйти далеко не могли. Но где они? Видишь на гребне точку, думаешь – бык. Скачешь – а это орел поднялся: обман зрения. Очень я там тосковал по морскому биноклю…»
После первого дня пастьбы новый пастух чувствовал себя матросом-салагой, попавшим в хороший шторм. «Пятнадцать часов в седле… Как во сне дошел до кошмы, выпил чаю и тут же, не раздеваясь, уснул». На второй день пастух и лошадь его отдыхают, бычков угоняет напарник. А тот, кому полагается отдыхать, должен найти топлива для костра, сварить мясо, шурпу. «Убирая кибитку, с удивлением увидел я стопку учебников. Оказалось, старший из братьев, Гамзат, окончил техникум, был машинистом, теперь тут, в степи, готовится в институт».
Пастушье дело братья-чеченцы знали отменно. Отец у них был пастухом. И хотя каждый из его сыновей выбрал свою дорогу, отцовское дело на лето все-таки собирает их вместе. Полынная степь их вовсе не тяготила. Они были веселы, казались даже беспечными иногда. «Сибир, – говорю, – ты сегодня семнадцать бычков потерял». «Ничего, Евгений Иванович, завтра найду». Просыпается утром раньше обычного, едет искать и находит. И меня попутно грамоте учит: «Если мокро – быки идут так, что дождь подгоняет их сзади. Но если ветер сухой, ищите их там, откуда он дует, быки на ветер идут».
