Весь Валентин Пикуль в одном томе - Валентин Саввич Пикуль
Прекрасный слухач, рекордсмен школы по быстроте передачи, Мазгут Назыпов тоже избрал для себя Северный флот. Тут юнги столкнулись с особой практичностью.
— Флот везде флот, — говорил Мазгут после распределения, — а до Мурманска ехать короче. Знаете, как сейчас в дороге? И стоять подолгу приходится, и кипятку на станциях нет… А тут — шарах! — и через день я проснулся уже на флоте…
Наконец комиссия стала шерстить рулевых.
Финикин носил в кармане орех-двойчатку на счастье.
— Я верю в свою судьбу, — говорил он.
— Валяй, верь, — отвечал ему Поскочин…
Джек Баранов шлепнул Колю по спине, прямо по гюйсу:
— Чего загрустил, философ?
— Я грустно-радостный, пишется через дефис, — сказал Коля. — Радостный, что иду на флот. А грустный, что расстаемся…
— Флоты разные, но страна одна — встретимся!
— Этот вопрос остается для нас открытым, — отвечал Поскочин. — Не будем, ребята, забывать, что мы разъезжаемся не по домам из пионерлагеря. Мы едем сражаться, и правде надо смотреть в глаза… Все после войны мы собраться уже не сможем!
Двери навигационного класса, где заседала комиссия, вдруг распахнулись, и в коридор выглянул незнакомый капитан второго ранга.
— Товарищ Финикин… есть такой? Прошу в кабинет.
Сжимая в кулаке орех-двойчатку, Финикин исчез.
— Первый блин жарится, — заметил Артюхов.
Надзирательный «глазок» был предусмотрительно забит деревянным клином, чтобы юнги из коридора не могли подсматривать за своими товарищами. Игорь Московский приник ухом к скважине замка.
— Что там? — теребили его. — О чем говорят?
— Рыжий что-то о климате им вкручивает. Тепла ищет.
— Что он хоть просит-то у комиссии?
— Подлейшим образом на здоровье свое жалуется…
— Мерзавец! — озлобился Артюхов. — Ему, сквалыге, в Сочи да Пицунду хочется, а сам из трояков не выгребался.
Весь в мелком поту, будто уже опаленный южным зноем, из класса вдруг мешком вывалился в коридор ослабевший Финикин.
— Труба, — сказал он, прислоняясь к стенке.
— Какой флот достался тебе?
Финикин с трудом отклеил себя от стены.
— Каспий, — вздохнул он, — еду в Астрахань.
Поскочин даже завыл:
— У-у-у, пыли там наглотаешься, как на вешалке!
Артюхов сунул к носу Финикина здоровущий кулак.
— Домудрился? Хотел где потеплее, чтобы ватных штанов не таскать? Вот и заблатовался в самое пекло. Будешь с канонеркой торчать в Кара-Богазе, куда воду из Красноводска танкером завозят…
Финикин молча пошел прочь… Это уже отрезанный ломоть.
— Все справедливо, — заметил Московский.
Выкликнули Артюхова, и через минуту он выскочил в коридор, сияющий, ликующий! Лез целоваться, нежничал:
— Есть Балтика! Даже не просил — сами назначили…
Федю в классе любили, и все радовались за него.
Вызвали Колю Поскочина, держали за дверями очень долго. Слышался смех членов комиссии. Юнги в нетерпении подпирали стенки.
— Наш философ потравить обожает… заболтался там!
Поскочин вышел в коридор удивительно невозмутимый.
— Выбор сделан вне моего влияния. Вы же знаете, я просить не стану… Комиссия сама решила за меня — на Север!
Савка расцвел и обнял его:
— Как это хорошо! Мы будем вместе…
— Ты же в комиссии еще не был.
— Но я уже решил, что на Север… только на Север!
От дверей объявили:
— Юнга Баранов, просим пройти в кабинет…
Джек вдруг весь сжался, напружинился.
— Любой флот! Только бы на подплаве…
С этим и скрылся за дверью. Юнги обсуждали его мечту:
— Подлодки — это фантазия, а насчет флота Джек выбирать права не имеет. У него махонький троячок по метео затесался. Гул голосов в аудитории вдруг прорезало тонким всхлипом.
— Никак разревелся наш Джек Лондоненок?
Баранов выбежал в коридор — весь в слезах.
— Тихоокеанский? — спросили его.
— Хуже, — отвечал он, горько рыдая.
— Так что же хуже-то?
— Записали на Волгу… А я так мечтал… Хана мне, братцы!
Подходили юнги из другой роты, спрашивали тихонько:
— Чего это с ним? Или умер у него кто?
— Да нет. Все живы. А его на речку запекли.
— Ох, бедняга! Пусть плачет. Может, море и выплачет.
— Да не верят слезам нашим. Им пятерки подавай…
— Жаль парня, — расходились чужаки. — Обмелел он крепко.
Росомаха увел Джека за собой, дал ему свой носовой платок.
— На реках, — утешал, — тоже войнища. А реки и в Германии есть. Вот Одер, вот Рейн… всю Европу проскочишь, а войну закончишь на набережной в Берлине, где Гитлер мечтал в лунные ночи!
— На чем проскочу-то? — убивался Джек, плача.
— На бронекатерах… на чем же еще?
— Я подводные лодки хоте-е-ел… чтобы мне погружаться!
Артюхов толкнул Савку к дверям:
— Или не слышишь? Тебя зовут.
Савка шагнул в аудиторию, представ перед комиссией.
— Ленинградец? — спросили его. — А кто там из родни?
Савка подробно рассказал про свою бабушку все, что знал.
— Отличник? — Офицеры за столом комиссии переглянулись, отложили Савкино личное дело в сторону. — Думается, что с этим товарищем осложнений не возникнет. Ему прямая дорога на Балтику.
— Нет! — ответил им Савка.
— Севастополь? — спросили его, улыбаясь.
— Не надо мне ни Кронштадта, ни Севастополя… Хочу Полярный! Пожалуйста, очень прошу, пишите меня на Северный флот.
— Учти, — отвечали ему, — что Ленинград ты сможешь повидать лишь после войны. Отпусков не будет, а флот в Заполярье очень грозный флот… Там тебе будет нелегко, даже очень трудно!
