Борис Григорьев - Бестужев-Рюмин. Великий канцлер России

Фридрих II сидел в своём «офранцуженном» дворце Сан-Суси и довольный потирал руки. Его сестра в Стокгольме и дальняя родственница в Петербурге находились под полным его контролем. Императрица Елизавета была хоть и не очень уж старой, но больной; шведскому королю исполнилось уже 68 лет, так что на обоих тронах скоро должно было освободиться место для ставленников и родственников короля Пруссии! Пусть Бестужев-Рюмин мечется и изобретает всякие системы и контрмеры — «брачная» система Фридриха Прусского всё равно окажется более эффективной! А немецких принцесс хватит на все дворы Европы.

Недаром негодовал в Петербурге вице-канцлер Бестужев, когда узнал о браке Адольфа-Фредрика на прусской принцессе, к тому же одобренном Елизаветой Петровной. Швеция могла быть потерянной для России навсегда. Очевидно, что вице-канцлер в этот момент был сильно поглощён борьбой с Шетарди, вступившей в заключительную фазу, и его враги воспользовались этим и дали императрице совершенно негодный совет.

«Пропустил» вице-канцлер и назначение в Стокгольм сразу после Обуского мира 1743 года послом шведа Любераса, приверженца голштинской партии. «…На генерала же Любераса… совершенно положиться никоим образом невозможно, будучи её императорскому величеству довольно памятно, какими персонами он рекомендован и что он яко урождённый швед всегда явным французским и прусским партизаном был», — писал он уже постфактум. Посланник, по его мнению, не докладывал всей правды в Петербург и вместо привлечения на свою сторону дружественно настроенных к России шведов стал делать авансы в пользу шведского правительства и враждебной партии «шляп». Для получения объективной картины из шведской столицы Бестужев был вынужден установить прямой канал связи с секретарём миссии Ф.И. Черневым[69], который в иносказательной форме докладывал: «Здесь, исключая Минерву[70] и главных учителей епикурейской философии[71], почти все чуду морскому[72] скорейшего возвращения отсюда в прежнее его жилище[73] желают, и если это случится, то антагонисты[74] устроят хороший праздник. Но сам он, почитая это место за прямой соломоновский Офир, ни малой охоты к тому не показывает, особенно потому, что ещё не освободился от своей жестокой болезни… — великопосольская немощь». Чернев добавлял, что при Люберасе Бестужеву «многие угрозы и зело чувствительнейшие разглашения чинятся».

Люберасом осталась недовольна и Елизавета Петровна: в одной из его депеш из Стокгольма она прочитала, что посланник самовольно, не испросив её разрешения, обнадёжил главу правительства Швеции К. Юлленборга в её милости и совершенном доверии, а также в дружбе канцлера России. Лишь в марте 1745 года Елизавета приказала Любераса отозвать, а на его место направить другого посланника.

Потери потерями, но с лета 1744 года кредит доверия Бестужева у императрицы резко возрос, и у него развязались руки для претворения своих внешнеполитических планов. 15/26 июня 1744 года он получил звание Великого канцлера, долго никому не присваивавшееся, а Воронцов — звание вице-канцлера.

Французы были теперь не страшны, главное внимание канцлер стал обращать на Пруссию, ибо считал её опаснее Франции «по близости соседства и великой умножаемой силе».

ВЕЛИКИЙ КАНЦЛЕР

В моей империи только и есть великого, что я да великий князь, но и то величие последнего не более, как призрак.

Бестужев-Рюмин сменил умершего в ноябре 1743 года князя Черкасского, но не сразу: пост канцлера некоторое время оставался вакантным. Став канцлером, он подал императрице челобитную, в которой изложил весь свой служебный путь и указал на свои небольшие оклады, которые пришлось тратить ради представительских целей. Вследствие этого, жаловался новый канцлер, он попал в долги и просил, для поддержания себя с достоинством «в новопожалованном из первейших государственных чинов характере», отдать ему в собственность казённые земли в Лифляндии: замок Венден с деревнями, когда-то принадлежавшие шведскому канцлеру А. Оксеншерне. Стоимость деревенек оценивалась в сумме в 3642 ефимка. Просьба канцлера была уважена. Кроме того, Елизавета Петровна отдала ему дом в Петербурге, принадлежавший ранее графу и канцлеру А.И. Остерману.

В помощники себе Бестужев 25 июня 1744 года рекомендовал графа Михаила Илларионовича Воронцова (1714–1767) как «толь честного и совестного и чрез многие опыты верноревностного вашего императорского величества радетельного раба». О деловых качествах «радетельного раба» канцлер не упоминает. Умный и наблюдательный Х.-Г. Манштейн называет Воронцова честным человеком, но ограниченного ума, «без особенного образования и ещё менее научившийся впоследствии».

Сразу после своего возвышения Бестужев добился удаления из России агента Фридриха II — принцессы Цербстской, матери великой княгини Екатерины Алексеевны. Лестоку, пока он ещё был на свободе, дали понять, чтобы дальше медицины его интересы в Петербурге не распространялись. Во время подготовки свадебных церемоний в связи с браком Петра Фёдоровича на принцессе Анхальт-Цербстской оберцеремониймейстер граф Санти обратился к Лестоку за указанием о том, какое место должны в них занимать Бруммер и ещё один немец. Лесток по старой привычке, словно министр, пришёл к Елизавете с докладом об этом деле и получил в ответ, что канцлеру неприлично вмешиваться в медицинские дела, а ему — в канцлерские, а при первой же аудиенции Бестужеву велела сделать выговор графу Санти, чтоб он хорошенько знал своё дело и обращался по всем вопросам либо к канцлеру, либо к вице-канцлеру, иначе может потерять своё место. Бестужев принял это замечание с большим удовлетворением, так как он недолюбливал графа Санти и называл его в насмешку «обер-конфузионсмейстером».

Несколько позже Бестужев под благовидным предлогом сумел удалить из «голштинского дворика» и Бруммера. Теперь канцлеру никто не мешал, вице-канцлер граф М.И. Воронцов свои оппозиционные взгляды открыто пока не демонстрировал, и Бестужев мог применить свои способности на высоком дипломатическом посту в полной мере. И было к чему приложить руки и знания: «нарушитель европейского порядка» Пруссия и её король привлекали внимание всех европейских столиц.

Версаль и Берлин, поняв, что свергнуть Бестужева с поста канцлера не удастся, сосредоточили свои усилия на вице-канцлере Воронцове. Самому Бестужеву-Рюмину предстояло теперь бороться с одной императрицей — вернее, с её инертностью и предубеждениями. В частности, ему стоило немалых трудов уговорить Елизавету Петровну отнестись более снисходительно к поступкам австрийского посла де Ботты и в интересах дела предать их забвению.