Павел Дыбенко - Из недр царского флота к Великому Октябрю

- Станичники, не верьте им! Это - предатели и изменники России.

Вся казачья масса поворачивает свои головы в сторону выкрикивающих офицеров и юнкеров. Она смутно или почти ничего не понимает, что такое Советская власть, и еще чутко прислушивается к голосу своего властелина-офицера. Для нее еще до сих пор офицер в золотых погонах - грозная власть, заставляющая покорно выполнять свою волю. Минутами казалось, что злобно рычащее офицерство подаст команду:

- Гнать их, немецких шпионов! Бей их!

В ответ офицерам заявляю:

- Не немецкие шпионы взяли власть в свои руки, а рабочие, крестьяне, солдаты и матросы, такие же как и вы труженики-казаки. Флот первый доказал свою преданность революции и готовность к защите страны в Моонзундских боях, где в борьбе с немцами он дрался до последней капли крови; он же первый выступил и на защиту Советской власти.

Этот пример как бы более убедительно подействовал на казаков; украдкой посматривая на офицеров, они негромко заявляют:

- Правильно. Матросы - наши братья, мы с ними пойдем.

Через час - полтора казармы уже не вмещают собравшихся казаков, офицеров и юнкеров. Митинг затягивается. Офицерство более решительно выступает против, требуя, чтобы выгнали нас из казарм. Наконец к 8 часам утра удается убедить казаков прекратить гражданскую войну и арестовать Керенского. Казаки согласны арестовать Керенского, но требуют сперва согласовать арест Керенского с казачьим комитетом.

Изнемогая от усталости, задыхаясь в непроницаемом табачном дыму, которым окутаны были все время митинга казармы, выбираюсь, еле держась на ногах, на площадь. Пахнувший утренний холодок освежил, вдохнул новые силы. Ведь еще не все сделано. Казаки еще не примкнули твердо к Советской власти, они еще покорны своим офицерам, и что скажут они, когда перед ними выступит тот же грозный для них генерал Краснов, который не будет митинговать, а будет приказывать? Какой оборот примет дело, когда перед ними выступит Керенский как верховный командующий? На этой обширной дворцовой площади, освещенной восходящими лучами солнца и окруженной тысячами казаков и юнкеров, я чувствовал себя заложником. Следовавший позади матрос Трушин, держа все время в руках револьвер, говорит:

- Как бы арестовать Керенского? Тогда казаки сдадутся.

Но до ареста еще далеко. Мысль неизменно вращается вокруг одного вопроса: что сейчас предпримут Краснов и Керенский? Как видно, в ожидании подхода с фронта батальонов ударников, Керенский спал последнюю ночь в чине верховного командующего и председателя министров под охраной "ненадежных" казаков. Низложенный правитель доживал свои последние часы...

Около 10 часов прилегающая к дворцу площадь забита казаками и юнкерами. Наконец собирается казачий комитет, почти целиком состоящий из офицеров и юнкеров. Выйдя из зала дворца, обращаюсь снова к казакам.

- Позвольте, ведь у вас офицерский комитет, а не казачий. Где же казаки в вашем комитете?

Последняя надежда: как на это будут реагировать казаки?

Из глубины казачьей массы несется более дружный возглас:

- Правильно!

На этот раз офицерство не рассчитало: оно в полном составе собралось в зале заседания комитета, предоставив решить этот вопрос самим казакам.

Перед дворцом в течение получаса происходят перевыборы комитета. Казаки просто избирали своих представителей: не голосуя, выкрикивали фамилии и тут же посылали в комитет.

Долго убеждаю новый комитет в необходимости немедленного ареста Керенского, заявляя, что 12-й час на исходе, что я отпущен моряками до определенного срока, после чего моряки начнут обстрел Гатчины и перейдут в наступление. Керенский был разбужен шумом во дворце - он помещался всего через одну комнату от зала заседания комитета (во все время моих переговоров с комитетом адъютант Керенского, приоткрыв дверь в зал заседания, подслушивал).

Что же делалось в это время в штабе 3-го конного корпуса генерала Краснова и низложенного правителя Керенского? В брошюре "Гатчина" Керенский эти моменты описывает так: "Около 10 часов утра меня внезапно будят. Совершенно неожиданное известие: казаки-парламентеры вернулись с матросской делегацией во главе с Дыбенко. Основное условие матросов - безусловная выдача Керенского в распоряжение большевистских властей. Казаки готовы принять это условие".

Получив такое сообщение, Керенский немедленно вызвал к себе генерала Краснова, чтобы выяснить, согласны ли на его арест сам Краснов и офицеры 3-го конного корпуса. Генерал Краснов описывает в своих письменных показаниях последнее свидание с Керенским следующим образом: "Около 15 часов [на самом деле - около 11 часов, как это и было доложено мне матросом Трушиным. - П.Д.] 1 ноября меня потребовал верховный главнокомандующий (Керенский). Он был очень взволнован и нервен.

- Генерал, - сказал он, - вы меня предали... Тут ваши казаки определенно говорят, что они меня арестуют и выдадут матросам...

- Да, - отвечал я, - разговоры об этом идут, и я знаю, что сочувствия к вам нигде нет.

- Но и офицеры говорят то же.

- Да, офицеры особенно недовольны вами.

- Что же мне делать? Приходится покончить с собой.

- Если вы честный человек, вы поедете сейчас в Петроград с белым флагом и явитесь в Революционный комитет, где переговорите как глава правительства.

- Да, я это сделаю, генерал.

- Я дам вам охрану и попрошу, чтобы с вами поехал матрос.

- Нет, только не матрос. Вы знаете, что здесь Дыбенко?

- Я не знаю, кто такой Дыбенко.

- Это - мой враг.

- Ну, что же делать? Раз ведете большую игру, то надо и ответ дать.

- Да, только я уеду ночью.

- Зачем? Это будет бегство. Поезжайте спокойно и открыто; чтобы все видели, что вы не бежите.

- Да, хорошо. Только дайте мне конвой надежный.

- Хорошо.

Я пошел вызвать казака 10-го Донского казачьего полка Русакова и приказал назначить 8 казаков для окарауливания верховного главнокомандующего.

Через полчаса пришли казаки и сказали, что Керенского нет, что он бежал. Я поднял тревогу и приказал его отыскать, полагая, что он не мог бежать из Гатчины и скрывается где-либо здесь же". В то время, когда Керенский вел переговоры с генералом Красновым, мне еще долго пришлось убеждать комитет, чтобы дали согласие арестовать Керенского{21}.

Около 12 часов, наконец, мне удается склонить комитет арестовать Керенского. Вопрос становится на голосование. В это время входит в зал дежурный офицер и читает телеграмму: "Из Луги отправлено 12 эшелонов ударников. К вечеру прибудут в Гатчину.

Савинков".

Телеграмма вызвала среди казаков замешательство, нерешительность. Настроение стало колебаться. Мне предъявили контртребование - подписать договор, в котором казаки отказываются от вооруженной борьбы с нами, но с тем, чтобы их пропустили на Дон и Кубань с оружием в руках.