Андре Кастело - Королева Марго

«Наш двор был так прекрасен и приятен, — писала Маргарита, — что мы совершенно не завидовали двору Франции в Париже». Сеньоров и дворян из окружения мужа королева находила «людьми столь же благородными и галантными, каких приходилось встречать только в Париже; единственное, о чем можно было сожалеть, так это о том, что они гугеноты». Но об этом различии говорить избегали…

«Мы все сделались куртизанами, — писал будущий Сюлли, — и волочились напропалую друг за дружкой; только смех, танцы и приятные путешествия развлекали нас».

В шесть часов вечера весь двор усаживался за столы, уставленные куда более изысканными блюдами, нежели в те времена, когда Генрих довольствовался «хорошим солдатским куском мяса», бычьими потрохами да бараньим желудком с репой. Не говоря уже о яичнице, густо сдобренной дольками чеснока, любимом кушанье наваррского короля, из-за чего его можно было за версту узнать по запаху. Но изысканные вкусы весьма переменчивы: хотя павлины, лебеди и аисты подавались только по праздникам, они быстро приелись гурманам, которые теперь отдавали предпочтение «экзотическим яствам»: воронам с капустой, индюшкам и цесаркам. Конечно, ценилась и рыба, но с не меньшим удовольствием поглотали также ужей и ежей…

Вилка, которую Генрих III привез из Венеции, все еще была большой редкостью на столе, зато ложка полагалась каждому гостю, а нож, чаще всего с ручкой из черного дерева или слоновой кости, — один на несколько едоков. Так что есть приходилось почти руками… Стаканы по старинке хранили на сервировочных столиках и в буфетах, где их наполняли официанты, прежде чем разнести гостям. Зато стол уставляли множеством блюд, накрытых серебряными крышками: хотя страх перед отравлениями уже почти исчез, обычай остался, а кроме того, это позволяло сохранять мясные блюда горячими, так как их подавали не одно за другим, а все сразу, лишь только гости усаживались за стол.

Во время ужина атмосфера царила экстравагантная. Тон трапезе задавал король, чье настроение постепенно поднималось. Мужчины во время трапезы, «уже по привычке, чаще дотрагивались до женских бедер, чем до вкусных блюд, которые подавались на стол».

Королева пригласила музыкальное трио: лютня, виола, мюзетт. Вечером двор играл какую-нибудь комедию или предавался танцам. И, конечно, флиртовал.

— Кавалер без любви — это кавалер без сердца, — вздыхала Маргарита. Своей подруге, герцогине д'Юзес, которую она называла «Сибиллой», королева написала: «Я очень довольна и счастлива, говорю это без утайки…».

Красота, шарм, редкостный ум королевы Маргариты и в этом новом для нее дворе вскружили немало голов и разбили немало сердец, тогда как ее муж все настойчивей ударял за фрейлинами своей жены… что и родило такую песенку:

Сколько надо сил и рвенияУследить за корольком.Все фрейлины в положении,А женушка ни при чем.Хотя, с другой стороны… ой-лю-лю!Верность сей дамы под стать королю.

Как признавался сам Генрих, «ей надо было, чтобы я страдал от ее любезничаний с Клермоном д'Амбуазом… Я не настолько слеп, особенно когда дело касается чувств и выставляется едва ли не напоказ, чтобы, подобно другим, не замечать, что Клермон д'Амбуаз много раз целовал ее в дверях ее комнаты, причем она была в одних нижних юбках. По вечерам, чтобы дать ей возможность спокойно улечься в кровать, я играл или прогуливался на своей половине с моими офицерами».

Генрих Наваррский понимал, что его жена даже не старается его вернуть. Однажды он доверился Агриппе д'Обинье:

— Не стоит удивляться: ведь ее чуть не тошнит от одной обязанности приласкать меня, когда, весь в пыли и поту, я возвращаюсь с войны, охоты или других своих тяжелых дел. Вплоть до того, что она тут же меняет простыни, даже если мы провели на них не более четверти часа…

Со свойственной ей утонченностью Марго велела доставлять в ее ванную комнату бочки с водой из Габра, утверждая, что вода этой речки гораздо мягче для кожи, чем вода Баизы. После ванны она любила растянуться на простынях из черной тафты, хорошо оттенявших перламутровый цвет ее кожи. Сотня свечей освещала комнату. Чудная мизансцена. Клермон д'Амбуаз был не единственным, кто мог созерцать Маргариту в ее опочивальне. Подобной благосклонностью пользовались и другие, прежде всего Генрих де ля Тур д'Овернь, которого прозвали «красавчик Тюрен». Впрочем, он довольно быстро удовлетворил «страсть наших душ и тел…». Его уход не слишком опечалил Марго, ибо доблестный солдат оказался никчемным любовником:

— Он похож на грозные, но пустые облака.

Правда, он умел ее смешить, и они любили, воркуя, вдвоем напевать романсы.

Красавчика Тюрена у ног Марго сменил неотразимый Жак де Арле де Шамваллон, главный конюший герцога Анжуйского, известный острослов. Маргарита повстречалась с ним еще в 1577 году в Ла Фере. И вот три года спустя, в декабре 1580 года, в замке Фуа-Кантала около Кутраса, родилась третья большая — после герцога де Гиза и Бюсси — любовь Маргариты, «великое чудо природы». Шамваллон в ее глазах стал божеством, с кем никто не шел ни в какое сравнение. Она жила исключительно для него — и опять потекли стихи:

Я переполнена страстью и нежностью;Я живу для любви — я до смерти люблю.

Как это во все времена делали влюбленные, Марго исписывала стены домов и стволы деревьев одиннадцатью буквами имени своего воздыхателя.[43]«Должна вам признаться, что самые твердые скалы, на которых тысячу раз запечатлела я ваше имя, вашу красоту и мое чувство к вам, могут вам сказать, принадлежит ли моя душа к тем душам из воска, которых время и пустота каждый день лепят по-новому, сотни раз меняя их форму… Прощайте, жизнь моя, целую миллион раз ваши прекрасные глаза и прекрасные волосы, для меня нет ничего дороже и милее оков, которые нас связывают…».

Так как Анжу в это время находился в замке Кадиллак, Маргарита отправилась к нему. Здесь целых два месяца она наслаждалась обществом Шамваллона, с которым виделась совершенно свободно. Когда же «единственное солнце моей души, мое сердце, мое Все, мой Нарцисс» — лишь в таких выражениях изъяснялась Маргарита о предмете своей страсти — вынужден был покинуть Гиень вместе с герцогом, чтобы сопровождать его в качестве главного конюшего, Маргарита почувствовала себя «изгнанницей в пустыне» и надела черные одежды. Сердце ее было в трауре. «Так попробуйте же, душа моя, — продолжала она в том же письме, — рассеять тучи этой ужасной преграды, которая разделила наши тела, но никогда не разделит наши души, связанные навеки единой судьбой…».