Елена Кормилицына - Йозеф Геббельс. Особенности нацистского пиара

Незадолго до нашего прихода к власти наука пыталась доказывать, что тот или иной революционный процесс не соответствует существующим законам. Она, не смущаясь, передавала политико-государственные споры в ведение высших судебных инстанций. Мы тогда только улыбались, поскольку в то время, когда наука утверждала, что такого не может быть, все уже давно было осуществлено.

Наука обладает лишь правом выбирать из существующих компонентов новую законность, и потому положение, возникшее благодаря переносу нашей национал-социалистической революционной законности в масштабы государства, само по себе является законом.

Этот закон представляет собой новое, нормальное состояние народа и не подвержен научной критике. Революция стала действительностью, и только безрассудные реакционные люди способны верить в то, что построенное нами возможно когда-нибудь повернуть вспять.

Теперь национал-социализм находится на этапе, когда он медленно стабилизирует новое состояние закона в Германии, сформированное революцией. Оно принципиально отличается от старой законности и не может быть подвергнуто критике, которая могла бы быть применена в условиях старой системы. Если демократия использовала во времена нашей оппозиционности демократические методы, то это было логично в условиях демократической системы. Однако мы, национал-социалисты, никогда не утверждали, что мы являемся приверженцами точки зрения демократов. Мы открыто утверждали, что средства демократии мы использовали с целью получить власть, что после ее захвата мы будем решительно противодействовать нашим противникам всеми средствами, на которые нам было дано согласие еще во времена нашей оппозиционности. И все же мы можем утверждать, что наше правительство соответствует законам облагороженной демократии.

Мы стали самостоятельны в своих критических проявлениях и сегодня можем поставить себя на правовые позиции. Но с одной оговоркой: мы даем право на критику только в том случае, если это осмысленная критика, а не демократический вздор. Эта критика должна служить народной пользе, которая выше всех политических дел. Критиковать разрешается лишь более умным более глупых и никогда наоборот. Итак, осталось лишь доказать, что мы, национал-социалисты, являемся более умными.

Наши противники обладали властью, армией, полицией, чиновничьим аппаратом, деньгами, партиями и парламентским большинством. Они владели общественным мнением, прессой, радио – одним словом, всем, что можно обозначить общим понятием «власть». Если маленькой группе в количестве семи человек удалось за четырнадцать лет оспорить это право у власти, имея в наличии лишь право критики противоположной стороны, то становится понятным, кто оказался умнее. Если бы умнее была противоположная сторона, то при подобном неравном распределении средств для достижения успеха она бы нашла пути и возможности, чтобы воспрепятствовать нашей победе. Этого не произошло, наоборот, хотя власти удалось на определенное время задержать продвижение революции, новая законность восторжествовала.

Очевидно, она появилась в те дни, когда свершилась немецкая революция, 30 января 1933 года, и национал-социалистическое движение объединилось с властью. Однако фактически она началась гораздо раньше, вероятно уже с начала войны и с утверждения версальского диктата. Она творилась годами, завоевывала приверженцев, формировала общественную жизнь сторонников, создавала новые авторитеты, новые формы существования, новые взгляды и новый стиль, который после захвата власти был перенесен на новое государство.

1 августа 1914 года является исторической точкой пересечения, поскольку уже тогда каждому исторически мыслящему человеку было понятно: там, где мы сегодня отступим, мы не сможем начать вновь после масштабной войны. Девять миллионов немецких людей перенесли самые страшные физические и нравственные муки; они прошли ад и чистилище человеческого горя, человеческой боли, лишений и депрессии. Для них не представлялось возможным начинать с того, на чем они остановились четырьмя годами раньше. Нет – эти люди выносили из окопов новый образ мышления. В ужасных лишениях и опасностях они узнали новый вид общности, который им никогда не довелось бы испытать в счастье. Они поняли, что перед смертью все равны, и пережили то, что в конечном итоге важными оказываются лишь свойства характера. Они не зависят от обеспеченности, образованности или благородного имени, пуля не видит разницы в вечном стремлении сравнять своим полетом высокое и низкое, бедное и богатое, большое и малое. Между людьми остается одно-единственное различие: то, чего каждый из них стоит как личность. Форменная одежда никогда не могла сгладить разницы между смелым и трусом, между тем, кто проявлял себя как мужчина, проводя жизнь в окопах, и тем, кто пытался спрятаться. Само собой разумеется, что подобная оценка получила распространение и на родине и что старые «государственные мужи», остававшиеся дома, не почувствовали этих новых тенденций, напротив, отвергали их. Однако это был лишь вопрос времени, по закону жизни более молодые, твердые, мужественные должны были победить тех, кто старше и трусливее.

Девять миллионов немецких фронтовых солдат знали о беспомощности того политического режима, который они защищали ценой своих жизней, выполняя волю нации. Они пережили то, что весь мир поднялся против Германии, и узнали, что только напряжение всех сил могло бы отвести угрозу. Очевидно, что самый бедный представитель народа, имевший отношение к собственной нации, все же зачастую никогда не ощущал свою к ней принадлежность. Он не ведал ничего о культурных достижениях своей страны. Имена Вагнера, Бетховена, Моцарта, Гете, Канта и Шопенгауэра он в лучшем случае знал понаслышке. Он считал себя вправе говорить: «Мне нет дела до шахт и рудников, которые мы собираемся захватывать, поскольку мне полностью безразлично, работаю ли я у немецкого или у французского хозяина». И все же нам довелось испытать то, что эти люди заступились за идеал, все величие которого они даже не могли осознать, когда начались суровые испытания, когда миллионы из слабости или неосведомленности изменяли этому идеалу. Но мы не были тогда народным государством, лишь оно пересиливает опасности. Единый народ никогда не станет оставлять свое собственное государство в тяжелый момент.

Противоположным образом происходило развитие национал-социалистического движения. Во время кризисов никогда не отделялись от движения члены партии, лишь сторонники и избиратели. Партийные товарищи, напротив, становились настойчивее и активнее, заполняя собой пробелы. Таким же образом все будет обстоять у народа, у которого появится осознание ценности обладания народным государством. Если бы люди, которые отдавали свои жизни, имели понятие о величии, ценности и достижениях народной страны, которую они защищали, они никогда не допустили бы, чтобы в решающий час эта страна играла на руку политическим аферистам и дельцам. Они противились бы этому с фанатичным усердием и никогда бы не потерпели того, что ужасные жертвы, принесенные на фронтах, оказались в один прекрасный день проиграны и истрачены.