Григорий Александров - Моя жена Любовь Орлова. Переписка на лезвии ножа

Строго говоря, такой пропуск в авторском тексте слова, отсутствующего в оригинале, нельзя считать опечаткой…[318] (И т. д. и т. п.)

Тридцать лет заката

События идут совсем не так, как хотелось бы.

Г. АЛЕКСАНДРОВ – П. ПОНОМАРЕНКО

(декабрь 1953 г.)

Описание встречи с Чарли Чаплином.

В понедельник, 7 декабря 1953 года, в Лондоне состоялась встреча с Чарли Чаплином, которого я не видел с 1932 года, со времени поездки в Голливуд. Чаплин сам проявил интерес к встрече и приехал из Парижа на один день, чтобы повидаться со мной.

Чаплин разыскал Айвора Монтегю и договорился с ним, что тот привезет меня к нему в 5 часов вечера.

В этот день в Лондоне также находился советский режиссер Сергей Герасимов. Я пригласил его, и мы втроем (с Айвором Монтегю) отправились в отель «Савой» для встречи с Чаплином. Он встретил меня, как старого хорошего друга. Чаплин сказал, что все про меня знает. Чаплин спросил меня, видел ли я его последнюю картину «Огни рампы». Я искренне сказал, что это замечательная картина, честная, человеческая, умная, что она выделяется из всех картин капиталистического мира своей чистотой и подлинным искусством. Чаплин был очень рад слышать это. Он спросил меня, где я видел эту картину. Я сказал, что в Лондоне был организован специальный просмотр этой картины для делегации[319] («Огни рампы» уже не идут на экране).

– А видели вы сцену с безработным и безруким нищим? – спросил меня Чаплин.

– Нет, в том экземпляре, который видели мы, этой сцены не было, – ответил я.

– Мерзавцы! – сказал Чаплин. – Они вырезают сцены, которых боятся. Я так и знал, что вам покажут испорченную картину. Когда вы будете получать экземпляры для вашей страны, вы должны требовать, чтобы картина была без вырезок. И вопросы перевода… Я ненавижу дублированные фильмы, – продолжил он. – А если эту картину дублировать, то пропадет все.

Я согласился с ним. Самого Чаплина, на мой взгляд, невозможно озвучить другим голосом[320].

– Я также не люблю субтитры, – сказал он, – они очень портят изображение. И я предлагаю вам и прошу вас, если картина будет готовиться у вас к выпуску, осуществить мое предложение, записать комментатора с тихим, спокойным голосом, который, пользуясь паузами, будет объяснять, что происходит на экране.

И, на мой взгляд, это действительно замечательное предложение, которое поможет сохранить художественную особенность картины.

– Но как показать вашу картину в Советском Союзе, – сказал я, – если фирма «Юнайтед Артистс», которой принадлежит право проката фильма, требует 250 тысяч фунтов стерлингов…

– Неплохо, – кокетливо заметил Чаплин.

– Это же стоимость тридцати картин! Я сегодня утром был в организации Артура Рэнка[321], где говорил о прокате британских картин в Советском Союзе, и там узнал, что действительно за эти деньги можно приобрести тридцать, а может, и сорок фильмов.

– Рэнк? – сказал Чаплин и зажал нос пальцами (по-английски «Рэнк» – трухлятина). – Тридцать трухлятин!

– Конечно, я не могу сравнивать ваше мастерство и искусство, – сказал я, – с картинами Рэнка или с какими-нибудь другими коммерческими стандартными картинами. Ваша картина, может быть, стоит и больше, чем 250 тысяч фунтов, но если Советский Союз заплатит вам такую сумму, он в будущем не сможет покупать по нормальным ценам другие картины, ибо все другие фирмы будут требовать бешеные деньги за свои фильмы. Затем – сколько вы получаете из того, что зарабатывает на вашей картине «Юнайтед Артистс»? – спросил я Чаплина.

– Не так много, – ответил Чарли Чаплин.

– Какой же Вам смысл давать деньги фирме, с которой вы враждуете. Может, мы поищем другой путь? Скажем, заплатим фирме нормальную цену, а когда картина пойдет у нас (я уверен, что она будет пользоваться в Советском Союзе большим успехом), наши организации могут премировать Вас, и Вы получите премию.

– Это интересное предложение, – сказал Чаплин. – Я бы не хотел по этому поводу говорить здесь, в гостинице, – добавил он и жестом показал кругом, намекая, что могут быть микрофоны для прослушивания. – Я также не даю картину Чехословакии и Венгрии, которые обращаются ко мне, – продолжал он, – потому что считаю, что картина сначала должна пойти в Советском Союзе. Это дело престижа.

Принесли коктейль. Мы выпили за будущий успех Чарли Чаплина.

– Я сделаю все, чтобы повлиять на фирму, – сказал Чаплин, – и снизить цену на картину. Хорошо было бы, если бы вы сказали, какую максимальную цену может заплатить Советский Союз, потому что я нуждаюсь в деньгах[322]. Американцы заморозили мои деньги в Соединенных Штатах, и у меня мало надежды получить что-либо оттуда. Моя картина «Месье Верду» принесла мне большие убытки, и я сделал много долгов[323]. Доходы от «Огней рампы» дают мне возможность покрыть долги, но не обеспечат производство будущей картины.

И тут Чаплин начал, воодушевляясь, рассказывать о своих творческих планах и о своей будущей картине.

Он заявил нам, что после разрыва с Соединенными Штатами он впервые в жизни ощутил необычайное чувство свободы, спокойствие и творческий подъем, что он работает так вдохновенно и быстро, как никогда еще не работал. У него написано 80 страниц нового сценария, он думает закончить фильм к осени будущего года. Чаплин просил держать в секрете все, что он сказал о будущем фильме, боясь, что у него могут украсть идеи, а кроме того, и помешать ему сделать фильм, так как он имеет целью разоблачить Америку. Чаплин думает, что фильм будет называться «Безработный король». Сам Чаплин будет играть роль короля, который был вынужден бежать из своей страны. Он приезжает в Соединенные Штаты и становится там безработным, потому что у него нет профессии и он ничего не умеет делать. Чаплин намеревается показать всю систему унижения человека, оскорбления человеческого достоинства, которые существуют в Америке.

– Я знаю Америку, – сказал Чаплин, – и мне-то уж поверят, что я буду показывать правду.

Он рассказал несколько замечательных эпизодов и, говоря о том, как он хочет с нашей, марксистской точки зрения сказать с экрана несколько истин, заявил, что он читает марксистские книги и хотел бы проконсультироваться со мной по этим вопросам. Я сказал Чаплину, что я не такой сильный марксист, чтобы советовать ему, и было бы хорошо, если бы мы могли показать ему, что такое советское гостеприимство, и высказал ему свое желание, чтобы он приехал в СССР.

– Я хочу этого, – сказал Чаплин, – но это не так просто. Во-первых, я стремлюсь закончить скорее новую картину…