Иван Кулаев - Под счастливой звездой

Протест был подан в Томское губернское управление по телеграфу, и на второй же день оттуда был получен ответ: приказание снять арест с магазина Савельева, с замечанием по поводу незаконных действий суда.

В течение двух недель моего присутствия в суде мной и Дьяконовым были сделаны четыре основательных протеста против его решений. На этом и закончилась моя «трехлетняя» судейская служба. Я выехал по своим делам в Томск, и в дальнейшем времени Мариинский окружной суд ни разу более не возбуждал вопроса о привлечении меня снова к судейской практике.

За две недели моей работы в Мариинском окружном суде я имел возможность наблюдать постановку здесь судебного дела. Здание суда было небольшое, деревянное, бедно обставленное; в зале его, так называемом присутствии, стоял стол, покрытый, по форме, зеленым сукном; окна этого зала выходили во двор. Мимо окон в ворота двора входили просители. Завидя таковых, один из членов суда, по фамилии Арестов, выходил навстречу посетителям в коридор и расспрашивал их там, в чем заключалась их просьба; без сомнения, он вел с ними при этом беседы на тему о том, что дело может быть решено и так и этак. Для остальных членов суда все это представлялось делом обычного порядка.

В отместку за неприятности, причиненные мной, Мариинский окружной суд взвалил на меня трудное и сложное дело — опекунство над имуществом когда-то знатного чиновного богача Попова, давно умершего. Он был владельцем большого имения, размером в несколько десятков десятин земли, с хорошим сосновым лесом. Это имение находилось под Томском и называлось дача Степановка. Женат был Попов на княжне Баратаевой, которая и являлась наследницей всего имущества, оставшегося после смерти ее мужа. Имущество это, помимо дачи Степановки, заключалось еще в работавшем когда-то золотом прииске, находившемся по речке Кундату — в Мариинском округе, — в медеплавильном заводе и в медных рудниках в Акмолинской области. Этот завод и рудники были также брошены несколько лет тому назад и более не разрабатывались.

После смерти Попова опека над его имуществом была утверждена при Акмолинском окружном суде, и, нужно думать, по ликвидации акмолинского имущества дело по этой опеке было переслано в Мариинский суд, по месту нахождения еще остававшегося в Мариинском округе имущества покойного, в виде брошенных приисков. В присланных в Мариинск бумагах никаких сведений о прошлой деятельности опеки не оказалось.

Вдова покойного, Аделаида Михайловна Попова, со своей сестрой, барышней-княжною, жила на даче Степановке. Каждой из сестер было лет около шестидесяти. Обе они были не от мира сего, прямо херувимы какие-то. Спрашивали их, как протекала их жизнь в деловом отношении, и они отвечали, что ничего об этом не знают.

Жили сестры как отшельницы, никуда со своей дачи не выезжали и знакомства в Томске ни с кем не водили. Во время торжественных праздников навещали отшельниц с визитами только губернатор и некоторые другие высокопоставленные лица в городе. Жизнь сестер, в общем, была небогатой; средства они получали от дачи-имения, на котором продавался строевой сосновый лес.

До чего порой царила большая свобода нравов в судах старой Сибири, видно будет из следующего.

В Красноярске мои знакомые, коммерсанты Полуянов и Зорин, торговали вином и, располагая небольшими средствами, держали винные склады. С помощью одного горняка-разведчика они открыли богатое золото по небольшой речушке, впадавшей в Енисей, верстах в 60 выше Красноярска. И вот наши виноторговцы неожиданно для них самих стали золотопромышленниками и начали добывать за каждое лето пудов по 18 золота при небольших затратах на дело. В общем итоге им двоим оставалось пользы каждый год не менее 100 тысяч золотых рублей.

Между обоими предпринимателями пробежала, однако, черная кошка, произошли какие-то крупные недоразумения, и начали они друг с другом тягаться не на живот, а на смерть. Не довольствуясь своими компанейскими приисковыми недоразумениями, стали они возводить один на другого обвинения в разных преступлениях; первый, например, обвинял второго в том, что он — двоеженец, а второй называл первого каторжанином и заявлял, что он не имеет права заниматься золотопромышленностью.

Бывшие компаньоны подавали один на другого заявления в губернское правление, которое с полным вниманием и усердием стало применять к обоим жалобщикам свои меры правосудия. Сегодня оно наказывало одного жалобщика, накладывая арест на половину намытого золота, затем через два-три дня арест снимался, и по отношению к другому жалобщику применялась та же мера судебного возмездия; и в таком духе продолжалось это красноярское правосудие лет пять, пока тяжебщики не выработали окончательно своего небольшого золотоносного участка.

В конечном результате рассорившиеся счастливцы превратились в бедняков, и им, на покрытие их долгов, пришлось даже продать свои каменные дома, приспособленные ими еще до начала тяжбы, в первые годы их успешной золотопромышленной деятельности.

В это же примерно время, в том же самом учреждении, где царило такое блаженное правосудие — в Енисейском губернском правлении, — завязался лично у меня тоже судебный процесс, по тому времени также довольно крупный. Он произошел по причине моей болезни, неожиданно приключившейся со мной. Случилось это так.

Каждой зимою, обычно в декабре и январе, мы, золотопромышленники, съезжались в город Томск для закупки здесь всех товаров, необходимых для предстоящих приисковых операций. В одну из таких поездок мне случилось заболеть, схватить какое-то «поветрие», как тогда говорили. Болезни своей я не придавал вначале особенного значения. По возвращении из Томска я заехал в Красноярск и попал туда как раз во время Масленицы. Масленичное дело известное: пришлось бывать в гостях, есть блины, со всеми полагающимися к ним закусками, пить вино и шампанское — я не сохранил диеты, и, как оказалось, поступил неосторожно.

Сразу после Масленицы я по своим делам выехал в село Чебаки, в Ачинский округ, и по дороге почувствовал резкое ухудшение своей болезни. Перепуганный этим обстоятельством, я на одной из почтовых станций обратился за медицинской помощью к местной лекарке-знахарке. Она попоила меня каким-то зельем, и мне стало совсем плохо. Я помчался обратно в Красноярск. Здесь я испытал вторую неудачу — обратился за помощью к одному знакомому врачу, молодому и еще неопытному, только что оставившему университетскую скамью. Его лечение оказалось неудачным, и мне пришлось даже слечь в постель. Я пригласил затем другого врача, который наконец помог мне, и мое здоровье начало быстро поправляться.