На испытаниях самолётов Туполева - Михаил Владимирович Ульянов
Нежный «французский» напиток не выдержал постоянно действующей обработки храпом пяти русских богатырей, сильно разволновался и от злости взорвался. Надо было срочно ликвидировать следы алкоголя.
В борьбе со злом могла бы помочь сугубо дефицитная туалетная бумага — пару дней назад ездил в «Авиаэкспорт» за рекламными проспектами и дикторскими текстами, и по дороге, случайно, купил целую коробку туалетной бумаги. И где же она? А лежит она вместе с дикторскими текстами, рекламой и моей новенькой спецовкой в раздевальном шкафу, как и вся лётная амуниция. А шкаф заперт наборным замком, позывной «луза». Провал и позор! Автобусы с провожающими выходят с Базы в шесть часов. Побежал звонить начальнику Лётно-Испытательного комплекса (ЛИК) Николаю Васильевичу Лашкевичу. Дозвонился быстро, рассказал, чего натворил. Дядя Коля человек обязательный, два раза повторять не надо. Получил я свой груз с первым автобусом.
На следующий день мы вылетали первыми, из нашей группы с нами должны были лететь несколько служебных пассажиров. Аэрофлот выделил нам двух стюардесс, владеющих немецким языком, и они избавили нас от хлопот с пассажирами, питанием и прочей бытовухой.
Об участии авиапрома в Ганноверской выставке выпущено постановление Совета Министров СССР, а это означает обязательное исполнение задачи всеми службами без исключения. В назначенное время наш лайнер пересёк границу Советского Союза, перенеся нас в страну совсем чужую. Правду говорит молва. Брызги шампанского — к удаче!
В Ганновере зарулили на выставочную площадку. Трапа не было, пришлось опускать телескопическую лестницу. На борт поднялись два стража границы. Осмотрели самолёт от пилотской кабины до заднего туалета, сели за стол в первом салоне, потребовали списки экипажа и пассажиров, предложили всем с паспортами подходить по одному.
В конце проверки, самый сердитый контролёр вопросил: «Алкоголь, наркотики есть»? Проблему решили немецкоговорящие стюардессы. Произнеся какое-то волшебное слово, они принесли подносы с европейской сервировкой, армянским коньяком и бутербродами «по-чёрному»: чёрная икра с чёрным хлебом. Вопросов больше не было, стражей границы опускали по нашей лестнице с величайшей осторожностью, дабы не расплескать желанное им содержимое.
Закончив официальную часть, поставили самолёт на отведённую нам стоянку, установили свой складной трап — верный наш спутник во всех зарубежных походах, подключили электропитание, теперь можно начинать «жизнь в изгнании». Пока мы осуществляли дипломатический приём, подтянулись наши сподвижники. На «144» при посадке превысили посадочный угол и подмяли выхлопные сопла всех четырёх двигателей, из-за чего пришлось отказаться от демонстрационных полётов. В назначенное время нас посадили в автобус и развезли по домам. Жить нам предстояло в частных квартирах в небольшом городке Лангенхаген. Меня, Бориса Евдокимова и Юрия Кузьменко приютила пожилая чета. (…)
Обыкновенная трёшка в «хрущёвке», однако, не родное всё, как-то по-немецки. Стёкла не побиты, на стенах не написано никаких тёплых слов, на площадке около мусоропровода вместо мусора и чинариков — цветы. Нет свободы, угнетены они проклятой чистотой и порядком. Приняли нас хорошо и даже напоили пивом, однако были сильно удивлены наличием у нас зубных щёток и домашних тапочек. Утром нас ждала ещё одна неожиданность. Ботинки наши стояли у выхода начищенные до блеска. Задумаешься: уж не капканы ли это империализма, супротив мирового пролетариата?!
Первый выставочный день прошёл в организационных хлопотах. Получили распорядок проведения выставки и расписание полётов. Нам выпало четыре лётных дня. Советскую экспозицию курировали два немецких бизнесмена. (…) Память не сохранила их имена. Но оба — бывшие лётчики, оба повоевали. Отнеслись они к нам и к нашему делу с большим уважением и усердием, словно старались лично компенсировать содеянное в молодости и извиниться за годы военного лихолетья. Мероприятия, которые они курировали, проходили чётко, с немецкой точностью.
Вечером решили угостить хозяев по полному циклу. Юра Кузьменко набил портфель всякой снедью и приволок его домой. Коньяк под чёрный душистый хлеб с икрой до слёз разволновал бывших супостатов. Хозяйка дома, фрау Фрида, достала скрипку и, утирая слёзы, запела «бежал бродяга с Сахалина». Пела она на немецком языке, но мы старались подпевать. Если бы выступление этого ансамбля увидели охранявшие нас бойцы невидимого фронта, стала бы первая моя зарубежная поездка последней. В качестве пропуска на выставку нам выдали безымянные большие значки-медальоны, мы отдали их хозяевам, так как сами проезжали на автобусе. Видимо, билеты на выставку были не дешёвые, так как работали наши пропуска без выходных дней. (…)
Эдуард Ваганович Елян на Ганноверской выставке 1972 года исполнял обязанности лётного начальника Туполевской фирмы. Он был на всех постановках задачи и разборах, всегда провожал и встречал нас. После очередного полёта стояли под самолетом, обсуждали выполненное задание. Подходит к нам человек, здоровается на хорошем русском языке, представляется: «Сергей Игоревич Сикорский». Младший сын великого конструктора Сикорского, работает представителем фирмы в Германии, приглашает нас на отдых в свой загородный дом! Приглашал в субботу, в любом составе, очень просил передать приглашение А.А Туполеву. После окончания работы выставки, в субботу нас будет ждать автобус около самолёта Ту-154. После отъезда Сикорского доложились бойцам невидимого фронта, они обрадовались приглашению, сказали, что пошлют с нами своего человека и сами возьмут вертолётчика. С А.А. Туполевым урегулировать вопрос предложили Еляну. Утром он буркнул, что Алексей Андреевич и слушать не хочет о встрече с Сикорским.
На встречу поехали Ю.В. Сухов, Э.В. Елян, М. Ульянов, вертолётчик и — догадайтесь кто?
Хозяйка, молодая жена Сикорского, принимала нас очень радушно. По центру большого зала был сооружен очаг, на открытом огне жарились всякие вкусности. В застольной беседе Сергей Игоревич рассказал, как в США пианист
