Александр Бабореко - Бунин. Жизнеописание
«Дорогой друг, немного беспутный образ жизни вел я последнее время — уж извини за молчание, на этот раз оно довольно простительно. Был, как ты знаешь, в Питере, трепетал холеры, но — пил, гулял, чествовали меня и пр. Визиты делать товарищам по Академии, слава Богу, не требуется… Приехал сюда дня четыре тому назад — и опять немного загулял, тем более, что Вера осталась гостить под Петербургом… Устал я порядочно, да и смертельно надоело бездельничать, да и чувствую себя нездоровым. Посему очень подумываю об отлете в теплые края, но куда, еще не придумал… По-моему, необходимо мне в самом начале декабря исчезнуть из Москвы — через неделю вытребую сюда Веру и — за сборы. Но куда? куда? Сухое, сухое место надобно…
О Куприне читал вчера в газетах: он уже в Птб… Ни на какую охоту я с ним не поеду — он, конечно, зол на меня ужасно, хотя отлично знает, что я не виноват ни сном, ни духом, что не он оказался академиком» [424].
Вера Николаевна Муромцева-Бунина писала 27 июля 1957 года:
«В Академии шел вопрос о Куприне. Его не выбрали только потому, что боялись его эксцессов. И Александр Иванович затаил злобу на Ивана Алексеевича, хотя тот не знал даже, что первого ноября выборы, для нас его избрание было совершенной неожиданностью». «А на место Куприна, — говорит в другом письме Вера Николаевна, — избрали тогда Златовратского… что очень огорчило Ивана Алексеевича. Ведь по таланту Златовратского нельзя было сравнивать с Куприным, хотя в какие-то годы он имел большой успех» [425].
Нилус спрашивал Бунина:
«Правда ли, что Куприн и Андреев не поздравили тебя?» [426]
Размолвки не мешали Куприну по-настоящему ценить редкий художественный дар Бунина. Он постоянно восхищался его стихами и прозой, видел в Бунине одного из лучших писателей своего времени. В письме (без даты) к Бунину, относящемся к 1908–1909 годам, он говорит:
«Милый мой, дорогой и прелестный Гаврюшка! Если я тебя чем обидел — прости великодушно. Ты знаешь: одного тебя из писателей люблю я крепко и нелицемерно, чту твой тонкий аристократический талант, как никто, и горжусь твоей дружбой до того, что ревную тебя» [427].
Куприн говорил, что Бунин принадлежит к художникам, «приобщенным к идеалу всей русской литературы». По словам автора «Поединка», «Бунин тонкий стилист, у него громадный багаж хороших, здоровых, метких, настояще-русских слов: он владеет тайной изображать, как никто, малейшие настроения и оттенки природы, звуки, запахи, цвета, лица; архитектура его фраз необычайно разнообразна и оригинальна; богатство определений, уподоблений и эпитетов умеряется у него строгим выбором, подчиненным вкусу и логической необходимости; рассказ его строен, жив и насыщен; художественные трудности кажутся доступными непостижимо легко… И многое, многое другое» [428].
Писателем «большой талантливости» [429] для Бунина был Куприн. Лучшими его произведениями он считал «Конокрады», «Болото», «На покое», «Лесная глушь», «Река жизни», «Трус», «Штабс-капитан Рыбников», «Гамбринус», «чудесные рассказы о балаклавских рыбаках» и даже «Поединок» или начало «Ямы» [430]. Он вспоминал о Куприне:
«Я поставил на него ставку тотчас после его первого появления в „Русском богатстве“…
Странно вообще шла наша дружба в течение целых десятилетий: то бывал он со мной нежен, любовно называл Ричардом, Альбертом, Васей, то вдруг озлоблялся, даже трезвый: „Ненавижу, как ты пишешь, у меня от твоей изобразительности в глазах рябит. Одно ценю, ты пишешь отличным языком, а кроме того, отлично верхом ездишь. Помнишь, как мы закатывались в Крыму в горы?“ Про хмельного я уж и не говорю: во хмелю, в который он впадал, несмотря на все свое удивительное здоровье, от одной рюмки водки, он лез на ссоры чуть не со всяким, кто попадался ему под руку. Дикая горячность его натуры была вообще совершенно поразительна, равно как и переменчивость настроений…
Первые годы нашего знакомства чаще всего мы встречались в Одессе, и тут я видел, как он опускается все больше и больше, дни проводит то в порту, то в самых низких кабачках и пивных, ночует в самых страшных номерах, ничего не читает и никем не интересуется, кроме портовых рыбаков, цирковых борцов и клоунов…
Потом в жизни его вдруг выступил резкий перелом: он попал в Петербург, вошел в близость с литературной средой, неожиданно женился на дочери Давыдовой, в дом которой я ввел его, стал хозяином „Мира Божьего“… жить стал в достатке, с замашками барина, все больше делаясь своим человеком и в высших литературных кругах, главное же стал много писать и каждой своей новой вещью завоевывал себе все больший успех» [431].
Нравилось Бунину то безразличие к своей славе, с каким Куприн относился к ней даже в ту пору, когда мало уступал в ней Горькому, Андрееву, Шаляпину. «Казалось, — пишет Бунин, — что он не придает ей ни малейшего значения» [432].
Дружески встречались они и в эмиграции.
Александр Иванович подарил Бунину свою фотографию с надписью: «И. А. Бунину — А. Куприн с любовью» [433].
К 1908–1909 годам — ко времени сотрудничества Бунина в «Северном сиянии» — относится, по его свидетельству, знакомство с А. Н. Толстым. «Я редактировал тогда, — писал он, — беллетристику в журнале „Северное сияние“… И вот в редакцию этого журнала явился однажды рослый и довольно красивый молодой человек, церемонно представился мне („граф Алексей Толстой“) и предложил для напечатания свою рукопись под заглавием „Сорочьи сказки“, ряд коротеньких и очень ловко сделанных „в русском стиле“, бывшем тогда в моде, пустяков. Я, конечно, их принял, они были написаны не только ловко, но и с какой-то особой свободой, непринужденностью (которой всегда отличались все писания Толстого). Я с тех пор заинтересовался им…» [434]
«Сказки» в «Северном сиянии» напечатаны не были, — возможно, потому, что на восьмом номере издание журнала прекратилось.
«После нашего знакомства в „Северном сиянии“, — пишет Бунин, — я не встречался с Толстым года два или три: то путешествовал с моей второй женой по разным странам, вплоть до тропических, то жил в деревне, а в Москве и в Петербурге бывал мало и редко. Но вот однажды Толстой неожиданно нанес нам визит в той московской гостинице, где мы останавливались („Лоскутной“. — А. Б.), вместе с молодой черноглазой женщиной типа восточных красавиц, Соней Дымшиц, как называли ее все…» [435] Они потом встречались и в России, и во Франции, переписывались. Бунин отзывался о нем как о талантливом писателе.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
