Вы меня слышите? Встречи с жизнью и смертью фельдшера скорой помощи - Джейк Джонс

Колотые и стреляные раны могут в то же время принести неразбериху: хлопает сигнальная лента, воют сирены, светятся мигалки. Но и это все там, где требуется неотложная помощь, скоро становится обыденным, как смена приливов и отливов.

* * *

Место происшествия описывают нам ясно (такое даже непривычно).

МУЖЧИНА, ВОЗРАСТ НЕИЗВЕСТЕН. ОГНЕСТРЕЛЬНОЕ РАНЕНИЕ. НЕ ДЫШИТ.

Это застает меня врасплох. Я перечитываю. Нет, сомневаться не приходится.

Я уже на машине скорой, мы едем по ночным дорогам, вот мы и на полпути. Первую половину смены ничего особенного не делали — привозили пациентов в приемный покой, направляли остальных к врачам общей практики. Мы не загоняли себя до пота, и я поспорил бы на любые деньги, что так же пройдет и остаток ночи. Но это лишь доказывает: если на выходе нажать зеленую кнопку, никогда нельзя ручаться, что за этим последует.

Ехать нам еще мили две. Там местный ночной клуб, и у него худая слава, и стоит он у перекрестка и культур, и почтовых индексов. Место назначения нам указали за несколько сотен метров, там уже безопасно. Мы направляемся туда и еще с одной бригадой и машиной ждем, когда позволят подойти.

Такой странный зазор бывает всегда. Случилось что-то плохое, кто-то срочно нуждается в нашей помощи. Мы на взводе, не знаем отдыха, готовы включиться в дело. Но мы ждем у себя в машинах, пока кто-нибудь не прекратит эту заминку. По радио играют веселую популярную песенку. Люди проходят мимо и смотрят на нас удивленно.

— Почему они не с пострадавшим? Я-то думал, врачи из скорой прямо бегом бегут…

Издали мы видим, как вспыхивают синие мигалки. А минутой позже нам передают:

ПОЛИЦИЯ НА МЕСТЕ. ПОЖАЛУЙСТА, ПОДЪЕЗЖАЙТЕ.

Фельдшер быстрого реагирования и еще одна бригада срываются с места. Мы с напарником спешим за ними к клубу.

Место действия освещают лампы ближайших закусочных и заведений, торгующих на вынос. Улицу заполонили полицейские — и, когда мы появляемся, они оттесняют зевак назад. Так все и разворачивается. Мы находим пациента в переулке между рядами припаркованных машин. Полицейский фургон стоит на перекрестке — он перекрывает проезд и отбрасывает немного света на сумрачное место происшествия.

Здесь уж очень шумно: кричат, командуют толпе, что делать, неустанный грохот доносится с дальней дороги. Мои коллеги опускаются на колени вокруг пациента — на асфальт, посреди проезжей части, под синей мигалкой. Один из полицейских нажимает пострадавшему на грудь. Аптечки первой помощи, медицинские чемоданчики и кислородные баллоны кое-как разложены по кругу. Одежду пациента разрезают, когда мы появляемся. Крови совсем немного.

Наш коллега на машине появился всего на несколько секунд раньше нас, но он уже приложил электроды и надел на пациента маску мешка Амбу. Вызов передали верно: пациент не дышит.

— Мы улавливаем ритм: ЭАБП, электрическая активность без пульса. Ритм вполне рабочий, но я не могу ощутить пульс. У пациента во рту немного крови. Может ли кто-нибудь вытянуть ее аспиратором?

Кто-то передает аспиратор. Полицейские из Отделения вооруженного реагирования рассказывают нам, что они знают:

— Упал он вон там.

— Может, дважды стреляли, мы не уверены.

— Когда мы его нашли, не дышал.

— Мы его на спину положили, открыли дыхательные пути, начали сердечно-легочную реанимацию.

Один из моих коллег продолжает непрямой массаж сердца. Фельдшер быстрого реагирования остается около головы пострадавшего.

— Может кто-нибудь передать мне мою упаковку — вон ту, с трубкой для интубации? Буду вводить iGel, надгортанный воздуховод. Кто-нибудь дотянется?

Я хватаю сверток с катетерами и опускаюсь на колени возле правой руки пациента.

— Команду травматологов звали?

— Прямо сейчас связываемся. Они за пять минут отсюда.

Я оборачиваю жгут вокруг бицепса пациента — и проступает вена на сгибе локтя. Я выбираю самый большой катетер из тех, какие захватил, и думаю, что когда приедет команда травматологов, нам, скорее всего, понадобится кровь (мы же даже не знаем, какие именно у пациента раны) — а потом очищаю руку и ввожу катетер в вену. Я закрываю его, промываю, прикрепляю к коже, потом подсоединяю контейнер с раствором к капельной камере, заполняю ее, открываю выходной порт и проливаю раствором трубочку. Я передаю контейнер одному из полицейских:

— Вас не затруднит побыть стойкой для капельницы?

Он забирает контейнер. Медик около головы закрепляет воздуховод и прослушивает стетоскопом: воздух поступает в оба легких. Пора разбираться с сердечным ритмом.

— Остановитесь-ка все на секунду. Быстро проверим ритм.

Мы смотрим на экран. Шум и грохот не смолкают.

— Ага, на экране ритм виден. А пульс мы прощупать можем?

— Парни, проверим пульс по трем точкам.

— Ну как?

— Каротидного[15] нет. Феморальный[16]? Радиальный[17]?

Нам приходится кричать, чтобы друг друга услышать.

— Нет.

— Нет.

— Ладно, давайте продолжим.

— Погодите, парни. Пока мы не начали снова, может, мы его посадим и проверим, что со спиной?

И вот мы беремся за руку, за плечо, за голову, и приподнимаем его, и усаживаем, и быстро проверяем, есть ли на спине раны.

— Все чисто. Ничего нет.

— Хорошо. Кладите обратно. И давайте продолжим.

И мы снова нажимаем нашему подопечному на грудь.

* * *

Я ничего не знаю об этом человеке — и был бы рад и впредь ничего не знать. Я вижу, что он молод, ему около двадцати, он здоров на вид, у него вся жизнь впереди. Я едва смотрю на его лицо, потому что это не поможет. Мне не нужно знать, есть ли у него братья-сестры или свои дети; учится ли он в колледже, или он начинающий музыкант; попался ли он в эту передрягу, потому что кто-то обознался, или в него метили за компанию — или он хорошо знаком полиции.

Тому, кто на передовой, нужна выносливость; действительность не следует подпускать дальше вытянутой руки. Имена не нужны; детали ни при чем. Психологически экстренное реагирование и «нормальная» жизнь сильно друг от друга отстоят; мало где этот зазор виден больше, чем когда вызывают на колотые или стреляные раны, — и я не уверен, что сравнение выставит нас в хорошем свете. Пытайся мы расстроиться, нашли бы в деле подходящие особенности, искали бы возможность отождествить себя с участниками, учитывали бы, что здесь наша общая беда. Однако вместо этого многие склонны отводить взгляд от привычных мелочей — не сопереживать,