Наталья Рапопорт - То ли быль, то ли небыль

На Рождество, как это принято в Америке, Арику преподнесли конвертики с деньгами и подарками. Отягощён-ный советской ментальностью, он оскорбился и подарков не принял, чем удивил и обидел доброжелательных американцев. Но был в небоскрёбе один человек, который подарка ему не принёс. Её звали Джуди Бруннер Хаззард. Известный психиатр, автор нескольких книг, Джуди работала в большом нью-йоркском госпитале. У неё всегда был очень виноватый вид, когда Арик поднимал её в лифте. Смена Арика была с 11 вечера до 7 утра, и однажды ночью, когда небоскрёб уснул и в работе Арика наступило затишье, Джуди пригласила Арика зайти к ней и попросила рассказать о себе. Она слушала его с глазами, полными слёз.

– Лучшим днём моей жизни будет день, когда вы бросите эту работу, – сказала Джуди. – Я хорошо понимаю вас, потому что сама прошла через ад. Я – одна из многих тысяч венгерских евреев, спасённых Валленбергом.

Джуди закатала рукав и показала Арику татуировку концлагеря. В сорок четвёртом году ей было двенадцать лет. В концлагере, между двумя рядами колючей проволоки, росли какие-то жёлтые цветы; Джуди выбрала один из них и загадала, что если цветок не облетит, она не погибнет. Цветок жил, а в это время остававшиеся на свободе евреи собирали деньги, чтобы выкупить хотя бы часть евреев из концлагерей. Джуди повезло, её выкупили. После освобождения она жила в немецкой семье, потом училась в Голландии, в конце концов перебралась в Америку.

Арик и Джуди подружились. Она пыталась найти ему какие-то ходы в мир влиятельных людей в индустрии звукозаписи. Однажды Арик попал на приём к знаменитому продюсеру Максу Уилкоксу. Уилкокс порекомендовал его Томасу Шеппарду, сотруднику крупнейшей в Америке компании АрСиЭй.

– Взгляните вон на ту полку у меня за спиной, мистер Хальперн, – сказал ему Шеппард. – Там стоят ваши записи, я их собирал. Но в Америке на студии вы работать не сможете. Сейчас в индустрии звукозаписи происходит революция – долгоиграющие пластинки сменяются магнитными записями. Кроме того, запись классической музыки никогда не была доходным делом. Студии записывают классику, чтобы поддержать марку, а доход получают от рок-н-ролла и бугивуги. Вам надо стать свободным художником. Купите себе оборудование и записывайте репетиции и концерты в небольших концертных залах и церквях. Американские музыканты часто перед главным концертом в Карнеги-холле пробуют свои силы в небольшом зале. Им важно прослушать, как это звучало, так что клиенты для вас найдутся.

– Одолжите у меня деньги на оборудование, – предложила Джуди, когда Арик сообщил ей о результатах встречи, – отдадите, когда встанете на ноги.

Арик взял у Джуди деньги, купил звукозаписывающее оборудование, начал записывать репетиции и концерты в концертных залах второго эшелона и сразу стал очень популярным. Появилось много работы – настоящей, страстно любимой работы, появились новые друзья из музыкальной среды. Появились деньги, вернулась жизнь. Отдал долг Джуди.

Это был замечательный, захватывающий дух, но недолгий взлёт.

Однажды, придя на запись, Арик обнаружил на двери зала объявление: вход с оборудованием разрешён только членам профсоюза звукоинженеров. Арик не был членом профсоюза звукоинженеров, и его не впустили. О том, чтобы стать членом профсоюза, не могло быть и речи: для этого надо было сдавать кучу экзаменов на английском языке, включая математику. Это был нокаут.

Всё грозило опять рухнуть. К счастью, музыкальная жизнь Нью-Йорка не ограничивается концертными залами. Есть масса церквей и колледжей, в которых происходят бесчисленные камерные концерты прекрасных музыкантов. Арик продолжал их записывать, но это становилось всё труднее физически, и он с тревогой думал о будущем.

…Однажды, стоя в тяжёлой задумчивости у окна и глядя на нью-йоркский пейзаж, Арик взял карандаш и начал рисовать. Когда-то в юности он очень это любил и рисовал прекрасно, но никогда не думал сделать это своей профессией. Идея пришла внезапно. Арик нашёл свою нишу в дизайне зданий, которая неплохо его кормит; можно смело сказать, что он приложил свою руку к лицу сегодняшнего Нью-Йорка. Новая профессия пришлась по вкусу, он опять восстал из пепла.

И всё-таки настоящая его страсть – музыка и звукозапись. К счастью, этому суждено было снова войти в его жизнь. Однажды на новогодней вечеринке у друзей он встретил Сашу Избицера.

О Саше мой следующий рассказ. Но сначала несколько слов о «Русском самоваре».

«Русский Самовар»

По вечерам над ресторанами Горячий воздух дик и глух…

– Поехали в «Самовар», – предложили однажды Ирка с Ариком, когда я у них гостила. – Там сегодня играет Саша Избицер. Не пожалеешь.

– Что за «Самовар»?

– Поехали, увидишь.

Мы поехали. Ресторан «Русский Самовар» действительно оказался местом непростым. Расположен он в самом сердце театрального Нью-Йорка, около Бродвея. После спектаклей сюда не зарастает народная тропа.

В небольшой зал ресторана ведёт длинный узкий коридор, по стенам которого развешаны портреты почётных посетителей с их автографами: Булат Окуджава, Белла Ахмадулина, Эрнст Неизвестный… Здесь бывают Ростропович и Вишневская, Евтушенко и Башмет, Барбра Страйзанд, Ванесса Редгрейв и Лайза Минелли. Гостей приветствует невысокий коренастый господин в жгуче-чёрной бороде – флибустьер, поразительно смахивающий на булгаковского Арчибальда Арчибальдовича, каким я его себе представляю. Это Роман Каплан, совладелец «Самовара». Второй совладелец – Михаил Барышников – сюда тоже захаживает. «Самовар» был любимым местом и Иосифа Бродского, третьего совладельца ресторана.

…Там, где коридор переходит в зал, стоит белый рояль. В тот первый вечер мы приехали в «Самовар» рано, за роялем ещё никого не было. Занятая автографами на стенах, я не заметила, как появился пианист, и опомнилась при звуках «Лунной сонаты». Почему-то меня совсем не поразило, что в ресторане играют «Лунную сонату» – она очень органично звучала в этих стенах, – а поразило меня высочайшее мастерство исполнения, достойное концертного зала. За роялем сидел невысокий худой человек; молодое лицо контрастировало с почти полностью лысым черепом; мягкий овал, но резко очерченные складки, грустные еврейские глаза – Саша Избицер. Потом он запел Вертинского; потом романсы и старые советские песни. Он пел, глядя на нас, – пел для нас, и Ирка иногда ему подпевала, срывая аплодисменты зала. В перерыве Саша подсел к нам за столик, и мы познакомились.

Надо сказать, что я не единственная, кто был сражён Сашиной игрой и пением. Я оказалась в весьма достойной компании. Ростропович как-то праздновал в «Самоваре» свой день рождения и услышал Сашину игру. Он пригласил Сашу в Париж играть на крестинах Славы-внука.