Мансур Абдулин - От Сталинграда до Днепра

В душе моей равновесие. Все плюсы и минусы равно расположились на ее крылах.

Загромыхали двуколки. Впереди началось движение. Раздаются команды и распоряжения, кому куда. До смертельной дороги еще километр или два. Будем выезжать к ней скрытно: многочисленными переулками, огородами, кустарником…

Мы тоже — с короткими остановками — трогаемся. Кто-то кого-то впереди кроет хриплым матом…

Мы втроем на двуколке, а потом, на смертельной тропе, мы с Гришей спрыгнем и побежим с разных сторон двуколки, держась за веревки.

Самые первые наши экипажи уже рванули вперед. Автомашины, артиллерия, кони, люди неудержимо набирают скорость и силу напора. Теперь уже ничто не остановит эту силу, даже смерть… Фашисты открыли шквальный артогонь из орудий всех калибров. Снаряды и мины с душераздирающим воем и рычанием полетели на насыпную дорогу, будто хотят сровнять ее с болотами.

Но движение не остановилось, и на большак виражами выскакивают все новые и новые экипажи. Фашистские снаряды начали доставать и тех, кто стоял еще, ожидая очереди. Подошел и наш черед.

Мы лихо, с ходу влетели на большак, и кони сами, понимая свою задачу, задрав высоко короткие лохматые хвосты, взяли в галоп. У впереди мчащейся такой же двуколки кони попались горячие, и мы еле успевали за ними, но интервал надо держать не меньше двадцати метров на всякий случай…

Моисеев бросил вожжи и, как клещ, вцепился в борта двуколки, чтоб не выбросило его. Мы с Гришей на ходу спрыгнули и налегке, держась за веревки, привязанные к передку двуколки, мчимся на своих двоих…

Бежать легко, но дышать нечем: сверху на нас, как из гигантского люка, сыплется земля, песок, болотные водоросли, нос забивает грязная влажная пыль, легкие дерет дым и метан, который попер из болотной мешанины…

Снаряды рвутся вокруг с такой скоростью, что все поднятое в воздух не может сразу упасть обратно — взрывы подбрасывают снова и снова…

Впереди уже сплошь воронки, и двуколка прыгает — вот-вот развалится. Я уже подумал, что надо было к постромкам привязать наши веревки. Сейчас развалится двуколка, и кони умчатся одни. Без коней пропадем!

А кони мчатся все быстрей, в густой пыли и дыму я могу разглядеть только сверкающие подковы.

Я бегу с закрытыми глазами, так как берегу их, боясь ослепнуть от дыма и пыли. Изредка я открываю их, чтобы хоть на миг увидеть, что творится вокруг. Глаза мельком выхватывают картинки: летящие под откос отдельные детали от машин, от пушек, от двуколок… Мелькнул — живой еще! — оскал оторванной лошадиной головы, кувыркнувшейся в черно-зеленую мешанину болота… Мелькнула — о ужас! — чья-то заголенная и окровавленная спина без головы и рук…

Впереди мчавшаяся двуколка исчезла на моих глазах, а наши кони рванули в облако пыли и тоже исчезли… Неужели в двуколку попал снаряд?! Но веревка, конец которой крепко намотан на мой кулак, продолжает тянуть меня, и я продолжаю бежать вслепую. Легкие обжигает едкий дым недогоревшего тола… Это окись азота — очень ядовитый газ. Полон рот земли и песка. Глаза берегу и открываю редко, да все равно ничего не видно, спасибо, наши кони еще целые и, не сбиваясь, несутся, как шайтаны.

Лишь бы не упасть! Надо бояться воронок! То одна, то другая нога то и дело ухает в ямы, но я натренирован и сейчас напряжен до предела… А если впереди образуется завал и кони перепрыгнут — перепрыгну я?! Тело напружинено так, что мне кажется, я сейчас перепрыгну через что угодно…

Бежим, скачем, несемся, а насыпь никак не кончается…

Но вот под ногами прогремел мостовой настил!

Сейчас выскочим на правый берег!

Ну, родимые, жми! Неужели проскочим?!

— Моисеев! — кричу. — Держи вожжи!

Надо еще сгоряча не врезаться к фрицам, как на блюдечке!.. Свернуть бы хоть вправо или влево вдоль берега, как кончится насыпь…

Моисеев натянул вожжи и, срываясь, тянет левую вожжу на себя… и кое-как сворачивает с дороги на берег…

Мы с Гришей на ходу хватаем с двуколки свои автоматы и мешки, отпускаем веревки с задубевших кулаков и падаем в густую траву, прижимаемся на секунду к прохладной земле.

Не терпится взглянуть, как следом за нами прорываются наши хлопцы. Вся насыпная дорога через пойму — в лохматых космах плотных и непрерывных взрывов. Вдоль нее из болота подымаются вертикально черные столбы и опускаются. Подымаются и опускаются. Болото ухает, охает, бухает, стонет… Стремительно несется мешанина из людей, машин, лошадей, пушек. На правый берег к нам вся эта сплошная живая масса вылетает, растекаясь вправо и влево, растворяясь в траве, в кукурузе, в пшенице…

Мы с Гришей, не успев проститься с Моисеевым, не обняв на прощание наших спасительниц-лошадушек — двуколка по инерции бега умчалась дальше вдоль берега, — не успев и друг с другом проститься, разбегаемся с ним по своим местам.

Вижу нашего гвардии майора Тукхру Ивана Ивановича — как заколдованный он, и его не берет ни пуля, ни снаряд!

Капитан Картошенко Николай, наш комбат, тоже проскочил со своим штабом!

Радуюсь каждому, кто выскакивает на этот берег со смертельной дороги, и удивляюсь: «Как это они уцелели?!» Своя собственная благополучная переправа сюда мне представляется уникальным и неповторимым чудом!..

Вот, слава аллаху, и Янсон! Как сохатый, бежит под тяжестью минометного ствола наш Академик, Янсон Алексей Иванович, а за ним кто-то тащит лафет. А вон Лопунов Серега с плитой… Шамрай Вася! Кобылин Коля! Со своими «максимами»! Прошмыгнули и уже торопятся открыть пулеметный огонь! Смотрю — медсестра знакомая! Это ведь Тоня! А вон Аня с Галей! Даже девчонки проскочили! Связист Семенов Владимир уже тянет свою катушку…

Но многих не нахожу глазами…

Жив — и ни одной царапины — наш комиссар полка гвардии капитан Егоров Владимир Георгиевич! Полегче сделалось на душе. Тоже сталинградец! А еще веселей стало, когда увидел, как наши артиллеристы Ночовный Леонид и Емельянов Иван разворачивают свою полковую 76-миллиметровую пушку и уже готовят первый выстрел…

А где же еще пушки?!

Мост уже разрушен, но движение продолжается! Теперь уже по новой «насыпи» — из перевернутых машин, пушек, двуколок, лошадей, людей…

Через полчаса послышалась команда «Вперед!», наше «урррра-а-а!» прокатилось от края до края, и полк пошел в атаку, захватывая плацдарм на правом берегу Ворсклы!

Гвардейский корпус стремительно развивал наступление. Мы еще раз перешли вброд Ворсклу — в том месте, где ее когда-то форсировал со своим войском Петр Первый, прошли мимо гранитного креста в память о русских воинах, разгромивших шведов под Полтавой… и 23 сентября вошли в Полтаву.