Генрих Айнзидель - Дневник пленного немецкого летчика. Сражаясь на стороне врага. 1942-1948

Но стали ли лучше сами люди новой системы? Отказалось ли новое сознание от принципов войны каждого человека против каждого, от права сильного? Стали ли люди более отзывчивыми, более справедливыми, более честными, менее завистливыми, стали ли отношения друг с другом отношениями братьев? Стали ли реальностью гармония в отношениях между человеком и обществом? Почувствовал ли человек свою ответственность перед обществом? А общество, в свою очередь, стало ли обеспечивать права и свободы личности?

Нет, на все эти вопросы, бесспорно, приходится отвечать отрицательно. Напротив, вместо чувства долга, которое следовало бы воспринимать как дар, вместо регулярного напоминания о нормах закона и правилах приличия, о традициях, в революционной России, очевидно, был создан вакуум, который невозможно заполнить, несмотря на ежедневную безостановочную трескотню инструкций, манифестов и лозунгов. В Западной Европе еще со времен раннего Средневековья сложилась традиция усердия горожан и гордости земледельцев, когда каждый управленец или интеллектуал, а также мастеровой или рабочий привык гордиться хорошо выполненной работой. В Западной Европе за прошедшие века сложилось все большее стремление к определенным стандартам аккуратности и чистоты изнутри и снаружи даже там, где скапливаются значительные массы людей. И несмотря на все еще существующую в обществе несправедливость, те, кого постигли неудачи и страдания, всегда могут рассчитывать на сочувствие. В Советском Союзе, напротив, все еще сохранилось это равнодушное отношение и лень, которые всегда несут за собой беспорядок. Здесь существует какое-то равнодушие к страданиям как к своим собственным, так и к чужим, что пугает, так как это очень часто является причиной бесчеловечности. И военнопленные могут подтвердить это на 100 процентов.

Революция могла устранить бесчисленные оковы и барьеры, которые при царе замедляли развитие человека. Но в то же время она разрушила многие существующие традиции европейской культуры, вместо которых так ничего и не смогла предложить взамен. Короткое опьянение свободой и революционным напором 1920-х годов, когда было проведено бесчисленное количество экспериментов с целью очень быстро, буквально за пару дней, реформировать общественную жизнь, привести ее в соответствие с самыми современными либеральными теориями, предоставить человеку максимум свободы и ответственности, в наши дни сменилось чрезмерным вмешательством власти в жизнь всего общества и отдельного человека. (В результате идиотских экспериментов 1920-х гг. страна оказалась на грани утраты самой возможности дальнейшего существования перед лицом мощных государств-хищников на Западе и Востоке. И закономерный итог: превращение страны в военный лагерь, чтобы просто уцелеть. – Ред.) Но несмотря на то что прошедшие тридцать лет продемонстрировали огромные достижения в технике и экономике, они же подвергли человека деморализующему эффекту нищеты, лишений, голода и борьбы за власть. Разве можно с учетом всего этого ожидать уже сейчас появления нового, лучшего поколения людей? Разве зависть, ненависть и жажда власти успели исчезнуть из людских сердец? Нет, этого нельзя ни ожидать, ни требовать. Этого, скорее, можно было ожидать от огромного неграмотного крестьянского населения, которое пришлось железной рукой гнать по пути, избранному большевиками, возможно, верному пути, если они хотели избежать тех опасностей, которые предвидел Горький. Горький как-то заявил, что крестьянские массы со своим животным индивидуализмом, анархизмом и полным отсутствием общественной активности грозят утащить в болота всю русскую революционную интеллигенцию. Да! Невозможно игнорировать тот факт, что в Советском Союзе железной рукой правит «диктатура пролетариата» через властный аппарат, который до последней степени сконцентрировал в своих руках буквально все. Ни «достижения советской системы», ни Конституция, ни заявления о всеобщем, равном и тайном голосовании не могут скрыть факта того, что диктатура пролетариата, по сути, представляет собой диктатуру верхушки партии, построенной на принципах строжайшей дисциплины и подчинения, если не диктатуру небольшой группы руководителей внутри этой партии. И если диктатура пролетариата представляет собой «власть, основанную на насилии», если верхушка государства находится под контролем партийного руководства, если «ни одно важное решение не принимается массовыми организациями пролетариата без указаний партии», то на самом деле нет никакой разницы между диктатурой масс и диктатурой вождей[8].

Для того чтобы доказать, что такое различие все же существует, Сталин написал статью «Партия и рабочий класс в системе диктатуры пролетариата». В ней он привел следующие аргументы (в трактовке автора. – Ред.):

1. Диктатура состоит не только в контроле партии, но и в контроле над тем, чтобы ее указания выполнялись массами.

2. Партия никогда не должна забывать о политической зрелости масс, их сознательности, правоспособности или их отсутствии.

3. Партия не может подменять государственные органы. Авторитет партии может основываться только на доверии рабочего класса; доверие силой завоевать нельзя.

4. Члены партии – это едва ли не капля в океане масс; они могут управлять только тогда, когда точно знают, в чем выражается воля народа.

Все эти доказательства теряют смысл в случае, если партийные вожди обладают достаточной властью для того, чтобы решать, в каком направлении может думать народ и члены партии. Но если любая оппозиция или попытка скорректировать партийную линию означает самоубийство, поскольку партия может и должна «заставлять меньшинство подчиняться воле большинства», если демократия перестала существовать даже внутри самой партии и партийных руководителей, однажды пришедших к власти, уже невозможно заставить уйти от нее, то, значит, должно случиться то, что предсказывал сам Сталин[9].

Партия теперь будет не пытаться убеждать, а просто командовать, заявляя людям: «Даже не пробуй отказаться, ведь партия всесильна».

Высказать эти взгляды в антифашистской школе, конечно, означало бы склониться к ереси в самой опасной ее форме, что привело бы к немедленному изгнанию. И все же каждый из нас в основном знает, что означает, когда говорят о «настоящей советской демократии», сравнивая ее с «буржуазной лицемерной демократией». Но несмотря на то что, возможно, все это является настоящим злом и может привести к печальным результатам, то есть приведет к практике, принятой в гестапо, это зло следует считать неизбежным. В армии, которая ведет битву не на жизнь, а на смерть, нет места демократическим дискуссиям. И что такое коммунисты, если не боевой отряд, представляющий интересы самых бедных, презираемых и неграмотных людей, который борется с противником, обладающим всеми преимуществами, которые только можно вообразить: деньги, власть, образование, опыт управления, руководства и ведения войны, традиции и долгое время всеми признаваемый авторитет? Ясно, что коммунисты должны завоевать доверие этих бедняков для того, чтобы в первую очередь прийти к власти. Но могут ли они сразу же предоставить им право все решать самим? Поймут ли массы, что захват власти является всего-навсего лишь первым шагом к построению нового, лучшего порядка в обществе, что придется пройти через нескончаемые жертвы и лишения, прежде чем будет на деле доказано, что новый порядок является лучшим не только в теории, но и на практике? Разве не было трагической судьбой многих революций то, что люди слишком рано начинали торжествовать победу, слишком поверили в себя и недооценили неразборчивость в средствах и жестокость своих противников? И тогда первоначальный успех сменялся разочарованием поражения в конце. Наверное, и об этом конфликте никто не написал лучше, чем Горький, когда он рассказывал о тех комментариях, которые сделал Ленин, слушая «Аппассионату»: