Лев Визен - Хосе Марти. Хроника жизни повстанца

Но Марти не был социалистом. Он не мог стать им, потому что его еще слишком ослепляла идея единства всей кубинской нации, единства богатых и бедных.

Он видел социальные битвы в стране янки, видел общность социальных проблем США и Кубы, видел социальные корни лозунгов аннексии его родного острова.

И все же самым непоследовательным, удивлявшим доктора Эрнандеса образом он продолжал верить, что есть сила, способная навечно скрепить столь желанное для него единство всех кубинцев, создать умный и гармоничный мир без конфликтов между трудом и капиталом. Он надеялся, что этой силой станет рожденная в войне за независимость будущая республика.

НЕТ, БОГОМ КЛЯНУСЬ, НЕТ!

В середине лета 1883 года Марти получил, наконец, ясный ответ на мысли и предложения, высказанные в отправленных Гомесу и Масео письмах.

Эмигрантские центры на юге США одобряли стремление к новому восстанию, но… у них не было ни денег, ни оружия, ни продуманных планов. Масео также не возражал против войны, он всегда был готов взяться за мачете, но… слишком много волн энтузиазма прошло и рассыпалось перед его глазами. В глубине души «бронзовый титан» верил только в таких испытанных огнем людей, как Максимо Гомес. А Гомес написал Марти, что считает революционное движение несозревшим. Вожаки поколения Десятилетней войны не откликнулись на призыв новых сил революции.

Но в июне в Нью-Йорк прибыл генерал Рамон Леокадио Боначеа. Порывистый и громогласный, он без устали говорил о войне. Генерал Боначеа не собирался ничего готовить и планировать, его не заботила подпольная сеть на острове.

— Вся Куба возьмется за оружие по первому выстрелу нашего десанта! — гремел он в тесной комнатке Нью-Йоркского комитета. — Уж я-то знаю, что это так! И если среди эмигрантов не найдется ни одного кубинца, готового вступить в мой отряд, я отправлюсь один и один разверну флаг войны на родных берегах!

«Как часто храбрость бывает слепа!» — думал Марти, слушая Боначеа. Охваченный жаждой славы и власти, генерал не желал слушать «болтунов во фраках».

Что мог поделать с этим Марти? Боначеа стал искать винтовки подешевле, а Марти снова и снова склонялся над письменным столом, заставляя читателей в разных странах думать о судьбах Кубы и его Америки. Он твердо верил, что «свобода Америки никогда не будет полной, если не будет свободна Куба», и знал, что путь к этой свободе может быть проложен только после долгой, кропотливой и все решающей подготовки.

24 августа 1883 года, в сотую годовщину со дня рождения Боливара, он получил отличную возможность высказать свои мысли перед весьма представительной аудиторией.

В большом банкетном зале фешенебельного ресторана «Дель Монико» собрались люди, представлявшие в Нью-Йорке всю Латинскую Америку. Косые лучи низкого солнца, проникавшие через огромные, закругленные вверху окна, отражались от граней хрустальных ваз с тропическими цветами. Под флагами своих республик сидели консулы и вице-консулы, журналисты и коммерсанты. Под флагом Гондураса можно было видеть самого Маркоса Аурелио Сото.

Кресло рядом с Эстрасуласом пустовало. Марти сел среди соотечественников под красно-бело-голубым флагом.

Звенели бокалы, и ораторы расплескивали потоки изящного красноречия. Марти слушал, и в его груди росло раздражение. Разве этого достойна память Боливара? Если бы вдруг волею судеб Освободитель вошел сейчас в зал! Он смахнул бы хрусталь со стола и развернул карту Кубы. Разве позволительно представителям республик забывать о порабощенном брате?

И Марти не выдержал. Он поднял бокал и встал со словами:

— За свободу всех народов и за счастье тех, кто еще страдает в рабстве!

Он говорил больше часа. Он призвал всех быть верными делу Боливара не только на словах. Он говорил о красоте своей Америки, о ее величии, о том, что мешает и грозит ей. И каждый, кто слушал его в тот вечер, почувствовал боль, когда он говорил о Кубе — ампутированной конечности континента.

— …Те, у кого есть родина, должны любить и уважать ее. Те, у кого нет родины, должны ее завоевывать!..

Владельцы, журнала «Ла Америка» предложили Марти пост редактора. Они знали, что делали, — в последние полгода благодаря статьям Марти тираж журнала значительно вырос.

Не успел Марти согласиться, как последовало новое признание значительности его общеконтинентальных заслуг. В январе 1884 года из Венесуэлы пришел толстый, запечатанный сургучом пакет. Каракасское общество «Друзья знания», объединявшее лучшие умы страны и слывшее подлинной академией наук Венесуэлы, избрало его своим членом-корреспондентом.

Обязанностей и забот у него прибавилось больше, чем прав, но зато редакторский оклад в «Ла Америка» позволил, наконец, уйти из «Лайонс энд Компани». Он снова написал отцу и вскоре встретил его на причале Нью-Йоркского порта.

Дона Мариано было трудно узнать. От прежней выправки и твердой поступи ничего не осталось. В тихую бруклинскую квартиру вошел сутулый, опирающийся на трость старик, для которого мучительной болью отзывался каждый вздох.

Сначала Марти сам ездил с отцом по докторам, но потом вынужден был доверить дона Мариано попечению друзей и Кармен. Весна несла с собой грозы.

Отовсюду шли вести о растущей активности эмигрантов. Генерал Боначеа, правда, еще не сформировал отряда, но собрания революционных клубов и комитетов становились все горячее.

Генерал Максимо Гомес дал знать о себе из Санто-Доминго. Поздним мартовским вечером полковник Мануэль Агилера ворвался к Марти, держа в руках подписанное генералом «Послание революционным центрам». Гомес, еще недавно считавший движение несозревшим, теперь сам предлагал план, в основе которого лежала согласованность действий повстанческих центров в эмиграции. Гомес считал необходимым создание временной хунты, но всю полноту военной власти предназначал главнокомандующему. Еще одной необходимостью, по мнению Гомеса, было создание денежного фонда в двести тысяч долларов.

Вскоре из Гондураса пришли вести о полной поддержке этого плана генералом Антонио Масео. И тогда эмигранты Нью-Йорка окончательно воспрянули.

На торжественной сессии клуба «Индепендьентес», где присутствовали все члены Революционного комитета, было решено принять план Гомеса. Чтобы генерал смог прибыть в Нью-Йорк, из пожертвований на революцию выделили двести долларов.

Приглашение и деньги повез Гомесу Мануэль Агилера.

Посланец должен был сообщить Гомесу, что необходимые революции двести тысяч долларов уже нашлись. Это могло показаться злой шуткой, но в Нью-Йорке действительно был кубинец, пообещавший всю эту сумму сразу.