Бернард Быховский - Кьеркегор

Ни так называемая диалектическая (!) теология, ни экзистенциализм, основным теоретическим источником которых является учение Кьеркегора, не образуют единого, однородного направления, и ни один из их вариантов не представляет собой безоговорочного, ортодоксального воспроизведения этого учения. «Мы встречаемся со многими, соперничающими между собой интерпретациями точки зрения Кьеркегора, каждая из которых выдает себя за аутентичную версию» (41, 179). А некоторые из философских течений, исходящие из его основоположений, и не считают себя его последователями, существенно расходясь с его выводами. Уже первые примкнувшие к нему протестантские теологи в Германии в конечном счете разошлись с ним: Хеккер перешел в католичество, а Шремпф отрекся от религии. Проповедники «диалектической теологии» также не просто повторяют Кьеркегора, а ревизуют его (пожалуй, ближе всего к учению Кьеркегора теология Гогартена). Что касается экзистенциалистских философов, то для них характерно, что они всячески подчеркивают не общую всем им кьеркегорианскую тенденцию, а размежевывающие их расхождения. Некоторые лидеры экзистенциализма отрицают даже применение к их учениям такого наименования. К. Ясперс, характеризуя Кьеркегора, писал: «...Великое заблуждение, развитое в широком масштабе, очевидно раз и навсегда настолько, чтобы оно больше не повторялось. Поскольку он это сделал, последующие (философы) могут на нем учиться тому, чего им теперь явно следует избегать» (60, 276). Эта совершенно правильная по существу мысль не претворяется, однако, в жизнь никем из экзистенциалистов, в том числе и самим Ясперсом.

Но при всем своем разнообразии, при всей своей взаимной полемике и даже при всем различии отношения к религии (одни — протестанты, другие — католики (Г. Марсель), третьи — иудаисты (М. Бубер), четвертые— атеисты (Ж.-П. Сартр), пятые (М. Хайдеггер) занимают уклончивую позицию[17]) все их учения глубоко проникнуты вытекающей прямо от Кьеркегора как первоисточника струей — иррационализмом. «Философия наших дней расщепилась на чисто научное исследование с ограниченными объектами и на философию жизни, посвященную ключевым проблемам существования и не выдвигающую поэтому никаких притязаний на научность в строгом смысле этого слова... Кьеркегор — родоначальник всех экзистенциалистских мыслителей» (89, 158). Исключая из поля зрения философии все не относящееся к «существованию» в том специфическом, антропологическом смысле, который получил этот термин у экзистенциалистов, представители философии существования вместе с тем отвергают применение научных, рациональных методов познания в философии и логических, псевдорациональных методов и доказательств в теологии. Сказанное в равной мере относится и к атеистическому экзистенциализму, и к «диалектической теологии». Обе эти школы, хотя и по-разному, бравируют «диалектикой», которая, как и у самого Кьеркегора, служит своеобразной маскировкой иррационализма, «мифической путеводной звездой», по удачному выражению Адорно (27, 107).

Впрочем, в этом отношении у экзистенциалистов были предшественники, ничего общего с экзистенциалистами, казалось бы, не имеющие. Я имею в виду школу неогегельянцев, которая в этом отношении сближается с кьеркегорианским антигегельянством. В повороте современной идеалистической философии к иррациональному «крайности» сходятся. При всей противоположности их отношения к философскому наследию Гегеля сходство их состоит в том, что те и другие по сути дела отвергают гегелевскую диалектику: одни, открыто отрицая диалектику как логику, другие — скрыто, путем превращения диалектической логики в ее собственную противоположность, предоставляющую право на жизнь иррационалистическому алогизму.

Любопытно, что некоторые интерпретаторы Кьеркегора вопреки самому Кьеркегору пытаются не противопоставить его Гегелю, а сблизить их на почве мнимого гегелевского «иррационализма». Так, например, И. Боген безапелляционно заявляет: «...Гегель был не менее иррационалист или арационалист, чем Кьеркегор», и обратно: «Кьеркегор был „рационалистом“ в точно том же смысле, что и Гегель» (38, 374). Вся разница между ними, по мнению Богена, «лишь» в том, что «в системе (!) Кьеркегора синтез совершается богом... гегелевский же синтез совершается разумом и мыслим лишь в логике разума. В этом именно пункте их системы расходятся» (38, 385). Не менее «убедительны» доводы Коллинза в пользу того, что точка зрения Кьеркегора «не является антилогической и иррациональной». Он, мол, «только» настаивает на различии между логикой и метафизикой, утверждая, что «акт существования находится вне пределов досягаемости всякой философской дисциплины», что «логика останавливается перед реальным существованием и экзистенциальными детерминантами реального движения и индифферентна к ним» (40, 121—122). Такой «рационализм» нисколько не тревожит ни неогегельянцев, ни кьеркегорианцев, равно как и таким образом трактуемая «диалектика». В годы величайшего расцвета научной мысли и взлета логической науки, в годы грандиозных научных свершений, открывающих превосходящие всякую фантазию горизонты, буржуазная идеология берет на вооружение антинаучную, алогическую философию. И даже католические философы, до сих пор имитировавшие строгую «логичность» своего учения, в наши дни, «когда даже... церкви... пользуются аппаратами для кондиционирования воздуха» (87, 95), проявляют все возрастающее тяготение к осужденному папской энцикликой «Humani generis» (1950 г.)[18] экзистенциализму. Это явление, как все реальные противоречия действительности, вполне закономерно.

Социально-психологической основой закономерности распространения экзистенциализма является соответствие кьеркегорианского иррационализма духовному климату эпохи заката капитализма, «сумерек Запада», по выражению Хайдеггера. «Человеческое существование вполне может стать трагичным во второй половине двадцатого века,— пишет персоналист А. Лессинг в своей статье „Гегель и экзистенциализм: о несчастье“.— Мы не можем скрыть того факта, что, несмотря на положительные успехи науки, технологии, демократических возможностей и возросшего уровня жизни, большая часть личной жизни остается во власти отчаяния, тоски и особенно неудовлетворенности. К этим именно условиям как раз и обращается философия существования...» (73, 76 и 61—62). Уже «трагическая диалектика» неогегельянца З. Марка устремляет философию в этом направлении. Экзистенциализм же во всех своих проявлениях представляет собой философское выражение глубокого духовного кризиса, неизбежного в эпоху деградации капиталистического общества. Если протестантская теология, находящаяся под влиянием кьеркегорианства, известна как «теология кризиса», то неокьеркегорианство в целом не что иное, как философия кризиса. Она является «выражением ситуации, в которой в данный момент находится разваливающаяся постройка, философией разлома, отсутствия опорного пункта, обусловленного сокровенными проблемами неуверенности в собственной безопасности... ситуации отчаяния... Это — адекватное выражение, раздирающий душу крик человека, находящегося в критическом состоянии» (53, 396—398). «В болезненности Кьеркегора мы находим,— по словам Томпсона,— общечеловеческое» (93, 45). Философия страха, тревоги, отчаяния, заброшенности, обреченности, смерти — таковы обычные характеристики экзистенциализма, данные этому течению самими его глашатаями, заменяющими «экзистенциалиями» и «пограничными ситуациями» традиционные философские категории и делающими их единственным предметом своих тягостных рефлексий.