Владимир Ермилов - Чехов. 1860-1904

Мы ясно чувствуем уже по интонациям этих замечаний Чехова, как ходят в нем какие-то широкие волны, что-то океански-огромное просится наружу.

Перед тем как засесть за книгу «Острое Сахалин», Антон Павлович совершил свое первое заграничное путешествие. Вена, Венеция, Болонья, Флоренция, Рим, Неаполь, Генуя, Ницца, Париж промелькнули за полтора месяца перед ним.

Италия очаровала его так же, как когда-то и Гоголя.

Все, что свидетельствовало о более передовом, чем в тогдашней России, уровне жизни в западноевропейских странах, он отмечал с горечью русского патриота. Несмотря на всю силу обаяния великолепных незнакомых городов, на более свободный, по сравнению с царской Россией, воздух буржуазно-демократических стран, несмотря на все свое преклонение перед сокровищами культуры и искусства, он и тут сохраняет свою трезвость. На все смотрит он глазами русского человека.

Посмотрев выставку картин в Париже, он пишет с гордостью за русское искусство: «Русские художники гораздо серьезнее французских… В граи-нении со здешними пейзажистами, которых я видел вчера, Левитан король».

Его оскорбляет сытая наглость буржуазии. Монте-Карло представилось ему сгустком буржуазной пошлости, чем-то вроде мирового «роскошного ватер-клозета. В воздухе висит что-то такое, что, вы чувствуете, оскорбляет вашу порядочность, опошляет природу, шум моря, луну».

По возвращении в Россию Антон Павлович садится за «Остров Сахалин», одновременно работая и над другими произведениями.

Работа над книгой о Сахалине потребовала новых, дополнительных исследований и изысканий; иной раз, для того чтобы написать одну строчку, приходилось прочитывать новые горы книг. Ему хотелось дать читателю точное научное и художественное представление о Сахалине. «Вчера я целый день возился с сахалинским климатом. Трудно писать о таких штуках, по все-таки в конце концов поймал чёрта за хвост. Я дал такую картину климата, что при чтении становится холодно».

«Остров Сахалин» печатался главами в либеральном журнале «Русская мысль». Эта своеобразнейшая книга, сочетающая глубину и точность подлинно научного исследования с художественностью, явилась сильным разоблачительным документом, настоящим ударом по самодержавию, по эксплуататорскому обществу. Верный своей манере внешне бесстрастного повествования, Чехов достигал том большей силы воздействия па читателя, чем объективнее и «спокойнее» выглядело его исследование.

Он мечтал о соединении науки с искусством. В одном из его писем есть интереснейшее замечание о родстве научного и художественного мышления и об их будущем синтезе, который представит собою «гигантскую чудовищную силу».

В своем «Сахалине» он стремился к такому синтезу.

Книга произвела большое впечатление и в научных кругах и у широкого читателя. Ее резонанс был настолько силен, что царское правительство вынуждено было даже назначить комиссию на Сахалин для «упорядочения» положения, но, разумеется, практического значения это почти не имело.

Интересно отметить, что сам Чехов, никогда не бывавший удовлетворенным своими произведениями, был доволен тем, что в его «литературном гардеробе будет висеть и этот жесткий арестантский халат».

Полезность его чисто художественных произведений представлялась ему сомнительной. Эта же книга делала прямое, бесспорное общественное дело, привлекала внимание к страшным язвам, не давала спокойствия всем и всяческим «милостивым государям». Она была, в глазах Чехова, честным, бесхитростным, но зато несомненным трудом.

XVI. МЕЛИХОВО

В начале 1892 года Чехов купил именьице Мелихово, недалеко от Москвы, в Серпуховском уезде, километрах в пятнадцати от станции Лопасня Московско-Курской железной дороги.

Мелихово было мелкопоместной усадебкой, запущенной прежними владельцами. Семья Чеховых — Павел Егорович, Евгения Яковлевна, Мария Павловна, Антон Павлович — люди, привыкшие к упорному труду, быстро привели усадьбу в порядок и даже придали ей нарядный вид. Низенький деревянный дом с верандой и цветником в глубине старинной роши, миниатюрное, поэтическое озеро, на высоких деревьях по дороге к дому — скворечники с надписью: «Братья Скворцовы», безупречная чистота повсюду.

От всего стиля жизни Чеховых в Мелихове веяло изяществом, чистотой, трудом.

По своему обыкновению Антон Павлович работал от раннего утра до позднего вечера. Но много времени отнимали у него и крестьянские дела.

С раннего утра стекались к дому Чеховых крестьяне за врачебной помощью. Мария Павловна, бывшая «душой» дома, помогала Антону Павловичу во всем, в том числе и в лечении больных, выдаче лекарств, перевязках.

Чехов жил всею жизнью деревни. Крестьяне его полюбили. Он рассказывал, что когда он проходит по деревне, то женщины встречают его «приветливо и ласково, как юродивого».

Пишущему эти строки довелось услышать замечательную речь современника Чехова, одного из мелиховских крестьян, ставшего колхозным бригадиром, на открытии дома-музея имени А. П. Чехова в Мелихове в сентябре 1944 года. Нельзя было слушать без волнения слова старого крестьянина о том, что он считает себя и своих односельчан виновными в болезни и ранней смерти Антона Павловича. Слишком, дескать, огорчали они его своими делами, просьбами, болезнями, всей тяжелой докукой той, ушедшей в прошлое, крестьянской жизни. В памяти вставали картины «Мужиков», «Новой дачи», «В овраге»; думалось о том, какою проклятой ловушкой была жизнь старой деревни, как все было темно, запутанно, безвыходно. И кого же можно винить в том, что Чехов мучился вместе с «мужиками» мужицким горем!

Он вел большую общественную работу как гласный земства, был попечителем сельского училища, строителем школ (разумеется, на свои средства), санитарным врачом, участвовавшим в борьбе с холерой.

Во время холерной эпидемии, когда Антон Павлович (безвозмездно) взял на себя заведывание холерным участком, на его долю выпала особенно тяжелая работа. Средств у земства не было; кроме одной парусиновой палатки, во всем участке у Антона Павловича не было походного барака, и ему приходилось ездить по соседним фабрикантам и убеждать их принять участие в борьбе с холерой.

Многие из них принимали Чехова как назойливого просителя. Однако, благодаря его энергии и настойчивости, «скоро весь участок, в котором было до 25 деревень и сел, покрылся целой сетью необходимых учреждений. Несколько месяцев Антон Павлович почти не вылезал из тарантаса. В это время ему приходилось и ездить по участку, и принимать больных у себя на дому, и заниматься литературой. Разбитый, усталый, возвращался он домой, но держал себя дома так, точно делает пустяки, отпускал шуточки…».[19]