Ареф Минеев - Пять лет на острове Врангеля

В немногие дни, когда у нас гостили туземцы, на фактории становилось людно. То-и-дело хлопала дверь, стоял гул голосов. В кухне — нашей кают-компании, воздух был синим от дыма трубок. Раздавались звуки оркестра, томно ныла скрипка или плакала гавайская гитара, — это наш патефон вознаграждал себя за долгое вынужденное молчание. Но вот, мешаясь с патефоном, глухо, в медленном ритме рокотал туземный бубен, и под его аккомпанемент лилась незамысловатая мелодия. Сначала пел сам автор музыки и песни, но потом к голосу певца присоединились женские голоса, фальцетом подтягивающие запевале. Бубен рокотал все темпераментней, песня незаметно переходила в лихие возгласы и крики: это кто-либо из промышленников, раззадоренный бубном и песней, не утерпев, пускался в пляс.

Пляски туземцев самобытно-оригинальны. Они совершенно непохожи на пляски народов, живущих в средних широтах СССР. Жилище и суровый климат наложили на них глубокий отпечаток. Нам не случалось наблюдать массовых танцев туземцев на воздухе. В тесной юрте их также нет. Туземцы танцуют, как правило, «соло». Если иногда танцуют двое, то это танец двух солистов, а не хореографический дуэт. Теснота же повела к возникновению… «сидячего танца», когда человек танцует, сидя на полу, при чем этот вид танца значительно динамичнее, чем танцы стоя.

На вечеринках в средних широтах танцор иногда отказывается танцовать, потому что недостаточно места, негде «развернуться». Эскимосу для танцев в юрте нужно столько места, сколько занимают подошвы его сапог.

Танец состоит из движений торса и головы и плавных движений рук и чуть заметных приседаний. Каждый участок пола занят вещами и людьми, тут нет места для движения. Над головами сидящих достаточно места, и руки, часто удлиненные специальными перчатками, могут двигаться в любом направлении, не встречая препятствий. Женщины танцуют, как правило, молча, только сидящие аккомпанируют бубну подбадривающими выкриками и ударами в ладони рук. Мужчины танцуют более темпераментно, с лихими возгласами.

Эскимосы любят танцовать сами и смотреть, как танцуют другие. Едва только дети начинают крепко стоять на ногах, их приучают к танцу. Родители относятся к этому не как к пустяку, а как к серьезному делу. Они помогают ребенку овладеть всеми особенностями танца и гордятся, если их дети, по отзывам посторонних, хорошо танцуют.

Первого мая мы устраивали для туземцев в доме радиостанции кино. В жилой части рации Боганов снимал со всех кроватей одеяла, завешивал ими окна; из стола и табуреток устраивалось основание для проектора, из аппаратной тянулась временная проводка, и с чердака старого дома, где у нас была «фильмотека», приносились круглые коробки с картиной. На одной из стен вешался экран. Зрители рассаживались прямо на полу. Места, как правило, были не нумерованы и бесплатны, но зритель на острове Врангеля не особенно разборчив и в претензии на эти недостатки не был. Павлов обычно назначался переводчиком надписей, комментаторами были все желающие.

— Ну как, Боганов, скоро ли? — спрашивал кто-либо из нетерпеливых.

— Паканов! — кричал кто-нибудь из туземцев, — тавай, скоро.

— У меня готово, можно начинать.

— Зовите со двора курильщиков, да закрывайте дверь. — Мы не разрешали курить в кино.

Свет гас, лампу уносили в комнату Званцева, на экране появлялся яркий квадрат, аппарат начинал свой неутомимый стрекот, и мертвое до того полотно оживало.

Кино для гостей было большим развлечением. Большинство из них никогда не видели кинокартины. Содержание последней их не интересовало, их интересовал сам факт движения на полотне. На белом полотне, на котором только что ничего не было, вдруг появляются люди, животные, строения — все это, хотя и безмолвно, но движется, живет. Можно было показывать одну и ту же картину десятки раз под-ряд, — туземцы с таким же неослабным вниманием готовы смотреть ее, как и в первый раз.

Огромное впечатление на них производили большие людские массы. Веками жил народ небольшими промысловыми поселениями, часто ограничивавшимися одной семьей. Им не случалось видеть людских коллективов, больших, чем команды нескольких судов, заходивших в бухту Провидения. Уже сотня человек в их представлении была громадным множеством, а тут на полотне проходили сомкнутыми колоннами десятки тысяч. Трудно было туземцам представить такую массу людей. Они наперебой опрашивали, где они живут, много ли нужно для них еды. Конные красноармейские массы производили на них ошеломляющее впечатление. Кино вообще давало им много радости, и они часто обращались ко мне с просьбой устроить сеанс. Будучи однако крайне бедны электроэнергией, часто позволять себе это развлечение мы не могли.

Я уже раньше говорил, что туземцы в душе большие спортсмены. Каждый из них стремится иметь лучшую упряжку, чтобы обогнать своих товарищей, каждый из них стремится быть хорошим стрелком. В этом стремлении — не только спортивное чувство: хороший стрелок лучше будет промышлять.

Зная эти стремления туземцев, мы к первому мая — к их приезду — обычно подготовлялись к стрельбам. Состязания в стрельбе мы устраивали серьезные. Они дали бы основание любому из наших стрелков получить значок Ворошиловского стрелка. Дистанция, на которую туземцы стреляли, никогда не была меньше 200 метров; стреляли от 200 до 400 метров. На каждую мишень давалось три патрона. За лучшие показатели устанавливали премии. Обычно бывало три премии, и тот, кто получал первую, бывал этим чрезвычайно горд и доволен; его не так интересовала премия сама по себе, как первенство, которого он добивался на состязании.

В эти же первомайские дни производился прием пушнины. В разных направлениях у склада натягивались веревки, и на них развешивались шкуры песца. Их везли в мешках, в мешках же они хранились в юртах у промышленников. Шкурки слежались, мех измят, вид у них в это время крайне неказистый. Под солнцем на ветерке полоскались воздушно-легкие пушистые шкурки, волос быстро расправлялся, ветерок расчесывал мех и укладывал о́сть к о́сти. Длинными рядами висели песцовые шкурки — валюта, «белое золото» полярных просторов. Промышленники не раз осматривали каждую шкурку. Обнаружив недостаточно чистую, снимали и чистили ее опилками, отрубями или просто сухим рассыпчатым снегом. Соревнование и здесь было не на последнем месте. Промышленники обменивались мнениями, строили предположения, у кого будет больше первого сорта, у кого меньше брака и чья пушнина будет чище.

На снегу у склада распласталось множество белых медвежьих шкур. На иссиня-белом снегу шкуры казались желтовато-кремовыми. Они такие пушистые и чистые, что так и хочется лечь на них и по-ребячьи валяться.