Мэтью Андерсон - Петр Великий

Все же радикальное изменение, в отличие от простой эксплуатации церкви и ее ресурсов, наступило только в самые последние годы правления. В январе 1721 года был издан указ фундаментальной важности, Духовный регламент: он ставил руководство и контроль над церковью в России на основу, которой не суждено было измениться по сути в течение следующих двух столетий. Этот длинный духовный документ, приблизительно в три сотни параграфов, был основан на предложениях, разработанных Прокоповичем с 1718 года, и принят с изменением некоторых деталей царем. Его центральным достижением было создание для церкви руководящего органа, подобного административным коллегиям с юрисдикцией по различным вопросам светских дел, которые начали появляться в 1718–1719 годах. Подобно им, он был укомплектован президентом, вице-президентом и восемью другими членами. Подобие было подчеркнуто названием, сначала предложенным для него — Духовная Коллегия, — хотя оно вскоре было заменено на Святейший правительствующий Синод, уступка традиционной чувствительности, нацеленная замаскировать тот факт, что новое руководство церкви было органом светского правительства. Синод должен был заменить патриарха и церковные советы, которые существовали в прошлом и владели юрисдикцией во всех духовных вопросах и в контроле над собственностью церкви. (Монастырский приказ, после кратковременного закрытия, был восстановлен как орган, подчиненный Синоду, и занимался контролем над монастырскими землями.) Были сделаны усилия повысить религиозный и духовный статус в церковной службе, новшество, которое Прокопович защищал в брошюре, так как Петр предпринял попытку принудить всех главных церковных сановников России (кроме епископа Тобольского в Сибири, которая была слишком отдалена и недоступна), чтобы подписать Духовный регламент перед изданием как знак их принятия его и одобрения. Ничто из этого, однако, не могло затенить тот факт, что новые механизмы подвергли церковь контролю со стороны государства и правителя. Теоретически Синод обладал всеми полномочиями патриарха. Но он действовал не как независимая власть, каким был патриарх семнадцатого столетия, а работал как подчиненный Петра. Именно это подчинение и было для царя сущностью нового видения государственных дел. Действительно, он явно оправдывал отмену патриаршества на том основании, что «неосведомленные вульгарные люди не видят, как далеко продвинулась духовная власть царя, но в восторге блеска и достоинства высокопоставленного священника рассматривают его как правителя, как второго монарха, равного по власти самому королю, или даже выше него»[117]. Новый режим был проведен решением Петра, действующим в качестве высшей и неконтролируемой власти, которой он теперь требовал. Не было созвано никакого церковного совета, чтобы обсудить изменения, проводимые в 1721 году. Не было консультаций с православными патриархами за пределами России, хотя в сентябре 1723 года они были призваны, чтобы признать новый Синод как своего «брата во Христе». И хотя предложение включать в Синод светских членов было отклонено и членство в нем было оставлено полностью духовным лицам, однако светские и правительственные влияния доминировали над ним с самого начала. В 1722 году его новый и важный пост обер-прокурора был занят не церковником, а армейским офицером, И. В. Болтиным. Он должен был контролировать работу вообще, следить, чтобы его решения выполнялись, и сообщать Петру о любых неправильных действиях или неповиновении его приказам. Практическая эффективность нового органа контролировалась, таким образом, светским лицом, лояльным и полностью зависевшим от царя. Петр первоначально полагал, что Синод будет эквивалентом в духовных делах Сенату в светских; но вскоре это оказалось не более чем пустой теорией. Усилия утвердить такое равенство и требовать, чтобы государство было разделено между светской сферой, которой командовал Сенат, и не менее важной духовной сферой, управляемой Синодом, были неудачны. Царь явно намеревался в 1721 году еженедельно или, по крайней мере, ежемесячно посещать Синод, чтобы контролировать его работу, но фактически он, кажется, побывал там всего не более чем на полдюжине его заседаний перед своей смертью[118]. Это, возможно, являлось наиболее заметным признаком слабости его тисков для реальной власти.

В последние годы Петра предпринимались интенсивные усилия использовать церковь и ее ресурсы как руку правительства. Приложение к Духовному регламенту, также выпущенное в 1721 году, дает детальные инструкции относительно поведения священников и показывает степень, в которой Петр намеревался эксплуатировать их как своих агентов. Они должны были выдавать любую информацию, полученную на исповеди, которая указывала на намерение совершить преступление, особенно измену или мятеж. Они должны были управлять в церкви присягой лояльности царю всех классов, кроме крестьян. Они должны были хранить записи рождений, браков и смертей в своих приходах, отправляя информацию каждые четыре месяца своему епископу, который посылал ее в Синод (это оставалось в значительной степени мертвой писаниной). Излишнее духовенство должно было быть устранено, основывая допустимое на переписи, чтобы увеличить сбор подушного налога. Принятие духовного статуса для избежания налогообложения и государственной службы подверглось, таким образом, повторному нажиму, но ценой утверждения принципа, что штат церкви должен быть обоснован светскими и общественными соображениями. Наложенные правительством на духовенство задачи делали бы его существенной частью государственной машины. Это отдалило бы ее от паствы так же, как в католической и протестантской Европе: эта перемена подразумевала, что значение реформы церкви Петра простирается настолько, насколько был заинтересован в ней обычный русский.

Ко времени своей смерти царь прочно соединил церковную администрацию со структурой централизованной бюрократии, которую он создал, в значительной степени без какого-либо разработанного плана, в России. Это имело некоторые конструктивные результаты, особенно отмеченные ростом использования церковных ресурсов для образования. Но они были достигнуты ценой сильного истощения церкви и ее остающейся духовной живучести, а также сильно ограниченного вклада, который она могла бы сделать для российской жизни в будущем. Впредь живые силы религиозного чувства, в значительной степени искаженные доминирующим государственным механизмом официальной церкви, нашли бы выходы преимущественно в различных формах мистицизма, многие из них практически сектантские, самоуглубленные и даже анархические. Петр добился победы в делах церкви, как и во всех остальных делах, за счет психологической цены, которая должна была быть оплачена, только когда косное традиционное общество радикально порвет со своим прошлым.