Любовь Калинина - Владимир Климов

Юрий Николаевич открыто встал на сторону дирекции НАМИ, и Чернов с благодарностью ловил каждое слово своего коллеги. В сущности, Андрей Семенович был прекрасным работником и организатором, искренне болел за порученное партией дело и воплощал в институте свое представление об идеальном советском предприятии. Ему действительно были непонятны претензии со стороны научных работников. Пришел в институт в положенную минуту, сел за свой стол – и пожалуйста, твори себе на здоровье! Так нет же: один оказывался «совой» и творческий подъем испытывал исключительно по ночам, другой стремился попасть в лабораторию с первыми лучами солнца – «жаворонок» несчастный. Третьему необходима полная тишина и одиночество, четвертому – звучание музыки, сигарета и чашка кофе. Какая уж тут дисциплина! Пока приучишь их к порядку – весь изведешься… А Флаксерман между тем уверенно продолжал:

– Пока в институте существуют противопоставления и разграничения – кто и где – до тех пор воз будет стоять на месте. Говорить о том, что председатель (коллегии) не может куда-то поехать, это саботаж. Где вы найдете границы между коллегией и дирекцией? Дирекции отходят все неприятнейшие, повседневные, скучные и нудные, но необходимые работы: по организации учета, по ведению бухгалтерии, по выплатам в срок, по проведению смет, по реализации этих смет – словом, по организации всей хозяйственной жизни в институте. Да так, чтобы этот большой организм жил… Здесь мы должны высказать конкретное предложение: коллегия и дирекция в смысле установления связи с промышленностью должны представлять единое целое и осуществлять связь через весь свой научно-технический персонал.

И тут Брилинг, прервав выступление директора ЦАГИ, резко встал:

– Вы сейчас очень просто произнесли модное, а может быть, устаревшее слово – саботаж. Саботаж председателя коллегии. Так вот: все, что в моих силах, я делаю. Но я не о себе. О научных сотрудниках нашего института, о том реальном положении, в котором они очутились. Научную связь должны осуществлять заведующие отделами, а Андрей Семенович выписывает заведующему штраф, если он опоздал хотя бы на пять минут. Что же получается: с одной стороны, каждый заведующий штрафуется за опоздание, с другой – необходимо, чтобы он осуществлял связь с промышленностью. Как это увязать? Да мы и не можем освободить заведующего отделом от его нормальной работы. При нашем маленьком штате требовать, чтобы все руководители гуляли по свету в поисках заказов – неправильно. Это могут сделать и третьи лица… Лучше это осуществлять через соответствующий аппарат… Но корень всех проблем не в этом. Разрешите говорить совершенно откровенно, как было и как есть. Пусть не обижается Андрей Семенович. Мы создали этот институт, и он был подобран таким образом, чтобы не было никакого шкурничества. Оно было в корне пресекаемо. Тот патриотизм, который мы проводили и внедряли, был понят институтом великолепно. У нас не было никаких разногласий. С такой атмосферой мы представляли известную научную силу, которая могла разрешить любую задачу не на страх, а на совесть… Какая картина теперь? Андрей Семенович не подошел к сотрудникам с тем доверием, с которым к ним обычно относились.

Я верю сотруднику. Если он и опоздает на полчаса, то при необходимости проработает всю ночь. Возражений никогда не было. У меня был такой случай: один сотрудник не был на службе два дня – оказалось, что за это время он сделал прекрасную конструкцию. Я не сказал ему ни слова. А сейчас у нас так: отработает человек весь день, задержится далеко за полночь – никакой реакции. Но если наутро он задержится на полчаса – это тут же ставится ему в вину. Формализм в научной организации нужно проводить настолько осторожно, умело, чтобы сотрудник чувствовал ценность своей работы в данном учреждении… Андрей Семенович ввел формализм – и ему ответили тем же: по кодексу я должен проработать от 10 до 16, а если задерживаюсь здесь сверх того – то позвольте оплатить.

Признаю, что и в моей системе есть противоречия – с формальным ведением обычного канцелярского аппарата. Но, чтобы пробудить в научном сотруднике добросовестную мысль, чтобы он работал производительно – для этого нужны другие методы. А выявил творческую мысль – ее нужно холить… До сих пор у нас никогда не возникало вопросов личного порядка, а теперь только эти проблемы и рассматриваются…

После таких упреков в свой адрес Чернова уже нельзя было остановить. Он искренне обиделся и, как говорят, закусил удила:

– Я утверждаю, что то недоверие, о котором вы говорите, было с первых шагов работы дирекции. Хотя я не сделал ни одного шага без того, чтобы не согласовать его с вами.

И в течение получаса Андрей Семенович с негодованием рассказывал о полной расхлябанности, в которой застал институт, о своем стремлении ввести определенные правила, об отсутствии контакта с научным руководством. Апофеозом его выступления стал открытый упрек Брилингу:

– Я вместе с вами защищал сметы, штаты и ставки, а вы все время вели скрытую борьбу против директора… Переносили все наши недоразумения в среду сотрудников… Я был прекрасно об этом осведомлен и проинформирован, хотя нас – коммунистов – в учреждении немного. Скажу больше: уж если бы я захотел политиканствовать, то выступил бы. И некоторых сотрудников, а таковые, Николай Романович, имеются, я мог бы направить против вас…

Представители НТО, да и все участвующие в заседании, только успевали следить за рассуждением конфликтующих сторон. Но никто не попытался остановить разразившуюся бурю. Даже вошедший в зал никем не замеченный Лев Троцкий. Зачем? Цель всех этих разбирательств достигнута в любом случае: институт, его лидеры скомпрометированы друг другом. А уж когда будет востребована сложившаяся ситуация – будет видно. Но заседатели-зрители явно переусердствовали в своем попустительстве спору. Николай Романович неожиданно подвел черту в этой резкой дискуссии:

– Пусть НТО нас рассудит. Я же буду настаивать на освобождении меня от заведования институтом. Тот упрек, который мне бросил Андрей Семенович, заставляет меня так поступить. В учреждении, которое решает целый ряд важных военных секретных заданий, держать человека, который якобы развивает здесь политиканство против партийных людей, нельзя.

С этими словами Брилинг сел, воцарилась долгая пауза. И тут к столу подошел Троцкий: «Я всегда говорил: либо светская, либо духовная власть». Все ощутили некую неловкость, будто застигнутые врасплох за непристойным занятием. Председатель заседания Мартенс предложил высказаться присутствующим и поспешил завершить работу комиссии.