Ибрагим Нуруллин - Тукай

Тукай писал о своих встречах с Ямашевым так:

Считаюсь друзьями я гостеприимным певцом —Бедняк и сынок богача были в доме моем.Когда же ко мне благородный мой друг приходил —Казалось, луна в полнолунье спускалась в мой дом.

Материалов об отношениях Тукая с Ямашевым тем не менее очень мало.

Тукай встречался с X. Ямашевым нечасто. У Хусаина было по горло своих дел, и в основном нелегальных. Вдобавок за каждым его шагом следила полиция: их редкие встречи по большей части происходили без свидетелей, в лучшем случае в них могли участвовать единомышленник Ямашева драматург Гафур Кулахметов и еще два-три человека.

Хусаин дневников не вел и умер раньше Тукая. Тукай посвятил его памяти два стихотворения, но прожил на свете после него меньше года. Что до Кулахметова, то он никаких воспоминаний не оставил. Писать мемуары было не в его характере.

Но не располагай мы вообще никакими иными свидетельствами, одного стихотворения Тукая «Светлой памяти Хусаина» было бы достаточно, чтобы понять, как поэт относился к первому татарскому большевику.

Угас он — тот, кто нам светил, как яркая звезда,то был сильней морских глубин, прозрачней, чем вода.И даже если я себе представлю всех святых,Мне не найти столь светлый лик, наверно, и тогда.Силен иль слаб, богат иль нищ — всяк был ему как брат.Ни одного пятна на нем не обнаружит взгляд.Как жемчуг, совестью глаза, светили у него —азалось, тонкий от ресниц исходит аромат.Он путь насмешкой, как мочом, прокладывал вперед —Так солнце летнее лучом холодный плавит лед.Был острый ум его ценней и чище серебра,Правдивым словом он разил вернее, чем стрела.Никто не видел, чтобы куст зимой благоухал.Никто не видел, чтоб храбрец просить пощады стал.Да разве мы таких людей умеем уважать?Об этом он пи слова нам при жизни не сказал.

Если даже отбросить условности жанра посмертной элегии, то все равно любовь и восхищение Тукая несомненны. Совесть — вот главное, что привлекало поэта в Ямашеве.

Тукай в первую очередь говорит о человеческих качествах Ямашева, ибо убежден: плохой человек не может стать настоящим революционером.

С большой для того времени смелостью поэт ставит Ямашева выше «всех святых». Любопытно, что газета «Юлдуз» снабдила это стихотворение примечанием, в котором объяснялось: слово «святые» следует понимать как «друзья». Тукай по этому поводу написал следующее разъяснение, которое опубликовал в журнале «Ялт-юлт»: «Слово «святые» должно быть понято только в своем собственном смысле, то есть как «святые».

На основании стихотворения «Светлой памяти Хусаина» кое-кто уже в наше время, увлекшись, пытался «подтянуть» Тукая к Ямашеву, сделать поэта чуть ли не марксистом. Но фраза Тукая: «Силен иль слаб, богат иль нищ — всяк был ему как брат»,. — еще раз свидетельствует о неправомерности таких попыток. «Неточность», допущенная поэтом, отнюдь не случайная оговорка: она проистекала из самой сути его революционно-демократического мировоззрения. Противопоставляя Ямашева буржуазным националистам, которые на словах клянутся в своей любви к народу, а на деле с пренебрежением относятся к беднякам и защищают иптересы богачей, Тукай говорит, что Ямашев якобы не таков, для него все едины. Как видно, и тут сказались остатки просветительских иллюзий поэта.

В действительности Ямашев, конечно же, боролся против богатых во имя счастья обездоленных.

Хочется обратить внимание на концовку стихотворения, смысл которой во всех переводах смазан. Поэт бросает горький упрек обществу, которое не в состоянии оценить таких людей, как Ямашев. Нашему народу, говорит он, дороже цирковой силач, нежели идейный борец. А тому, кто совершает беспримерный, но не броский подвиг, остается утвердить свое величие лишь... собственной смертью.

Есть у Тукая стихотворение «Неведомая душа», датированное 23 августа 1910 года, которое начинается словами:

Питаю к людям ненависть порой,Родится скорбь из ненависти той.

Вероятно, стихотворение написано после очередного удара судьбы, когда все ему опостылело. Это предположение подтверждают следующие строки:

В любви обманутое сердцеВсе вкруг себя обрызжет ядом,Подобно раненой змее.

Очевидно, после измены дорогого ему человека (может быть, С. Рамиева?) Тукаю на какой-то миг показалось, что мир пуст, что в нем ни на кого нельзя положиться.

Но разум поэта пытается утихомирить ярость сердца: подумай, не спеши, не может быть, чтобы не стало людей, достойных любви. И память вызывает образ такого человека, такой личности, которой ему хотелось бы открыть свою душу без утайки, «тогда б она избавилась от ран, словно ее коснулась рука целителя». Слова этого человека поэт сравнивает с «утренним ветром».

Быть может, эта личность — идеал поэта, плод его воображения? Или же у нее есть реальный прототип? Амирхан? Но они близки уже три года, а личность, так поразившая поэта, появилась, как следует из его же слов, неожиданно. К тому же это личность необыкновенная своей отрешенностью, напоминающая святых. Я перебираю в памяти всех, с кем Тукай общался в то время, но ни у кого не обнаруживаю качеств, которые позволили бы им стать прототипом героя «Неведомой души».

Несомненно, лишь сходство этой «личности» с образом Хусаина Ямашева в стихотворении, посвященном его памяти. Поэт говорит о них одними и теми же словами, прилагает к ним одни и те же эпитеты. Хусаина поэт ставит выше всех святых, и в этом стихотворении его герой уподобляется святому: «Прикосновение к его одежде рождает в душе бесконечную радость». У Хусаина «тонкий от ресниц аромат», у необыкновенной личности — «слова — благоухание цветов».

Найдется ли когда-нибудь документ, который превратил бы это предположение в несомненный факт, сказать пока трудно. Но как бы там ни было, огромное духовное и идейное влияние Ямашева на Тукая сомнению не подлежит. Он был человеком иного воспитания и, естественно, не мог воспринять взгляды Ямашева сразу на веру. Но подобно тому, как глина, встретившись с огнем, превращается в твердый кирпич, общение с Ямашевым, его убеждения укрепили демократические идеалы Тукая.

Хусаин Ямашев и его единомышленники помогли Тукаю и его товарищам по перу осознать неоднородность сил, противостоявших старому, оценить противоречия между демократами, с одной стороны, и идеологами либеральной буржуазии, или, выражаясь принятой тогда терминологией, «узкими националистами» — с другой. А это, в свою очередь, обострило противоречия демократов с либералами.