Филлип Боссан - Людовик XIV, король - артист

Версаль его отца? Это не должно было много для него значить, даже если, как он сказал Бернини, король должен заботиться о сохранении «сделанного предшественниками». Он не знал своего отца в Версале, Версаль оставался почти необитаемым на протяжении всего регентства Анны Австрийской, у которой не было никаких оснований любить место, от которого Людовик XIII держал ее в удалении (даже если именно 3Десь, как полагают, был зачат Людовик Богоданный).

Лавальер? Да, именно с Версалем должно быть связано множество воспоминаний их любви. Но так ли это важно в царствование Монтеспан, когда Луиза в монастыре (и ввергнута туда насильно) (37).

Все эти политические и сентиментальные рассуждения учитываются, но лишь как дополнительные, как доводы, к которым Разум прибегает, чтобы решить за или, наоборот, против.

Вот единственная, истинная причина, которую все остальные лишь дополняют: Версаль — прежде всего место явления королевской славы. Конечно, она является повсюду: в Лувре, в Париже, во время торжественного выхода, на карусели, на полях сражений, в Дюнкерке, в Ганде — повсюду. Но место, где королевский нарциссизм мог расти, расцветать и трансформироваться — это Версаль: превращение — главный элемент. Несмотря на то, что ничего не меняется во дворце (розовый кирпич, белый камень, голубой сланец — то, что король и не хотел видеть измененным), все здесь несет печать того, чем стал Людовик XIV, и того, чем он станет. Даже план Версаля не перестают модифицировать, и он будет меняться: каменщики, о которых говорит маркиз де Сурш, еще долго будут здесь. Но эта четко различимая эволюция демонстрирует рост королевского величия: Кольбер, впрочем, хорошо это видел. Позднее увидим и мы, в связи с анекдотом о музыканте Делаланде: Людовик, возможно, бессознательно очень любит, когда можно сравнить то, что было, с тем, что стало: он требует от Делалан-да не вносить исправлений в старые мотеты, чтобы можно было оценить, насколько улучшилась служба в его капелле.

Именно этой славе («желанию славы» из «Мемуаров» Людовика XIV) Версаль должен служить театральной рамой. Начиная с «Удовольствий Волшебного острова» дворец стал театральной декорацией, имевшей столь большой успех в большой, с использованием машинерии пьесе на тему королевской славы, что должен принять свою окончательную форму — форму декорации, «сооруженной из прочных материалов», вроде той, вечной и неизменной, в Театро Олимпико в Виченце.

Все же, чтобы понять Версаль и его рождение, главное — видеть не статичный, а динамичный образ. Что Версаль не появился в один день, понимают все, но по-настоящему интересно следовать этапами долгого, почти двадцатилетнего развития оценивать оттенки и отличия каждого. На самом деле появление Версаля Людовика XIV невозможно понять вне трех больших празднеств, данных там в 1664, 1668 и 1674 годах, где явилась в своих непрекращающихся метаморфозах королевская слава. Каждое из этих празднеств — этап, ни одно не напоминает предыдущее. Облик Версаля каждый раз заново моделируется празднеством, которое задумывается: легкий и барочный между 1664 и 1668; более тяжелый и массивный от 1668 к 1674; уже королевский, уже полный величия после 1674 года; раздутый и расширившийся до пределов допустимого в 1679—1682 итак далее.

Ни одна из этих различных кампаний не предвещает следующую: нужно, чтобы мы всегда, в каждой точке пути, осознавали — Версаль непредсказуем. Никто не знает, никто не может даже вообразить, каким однажды станет то, что мы видим. Ни король, ни Кольбер, ни Лево, ни Мансар... В 1679 году, когда план размещения зданий уже готов, еще так далеки от того, чтобы представить себе последовательность событий, что даже не знают, что возведут Южное крыло: и воздвигают церковь, всю в мраморе, с плафоном Лебрена, столь неудачно расположенную, что будут вынуждены снести с трудом оконченное, чтобы освободить проход к строящемуся крылу.

Празднества сменяют друг друга, и Версаль меняется вместе с ними — его тон, его манера, его дух; но меняет их сам король. Каждое из празднеств, каждый из этапов строительства смоделированы личностью Людовика XIV — такой, какова она в данный момент. Он моделирует, исходя из того, что он есть, каким он себя видит или хочет видеть.

Король, поселившийся в Версале, — больше не молодой кавалер, в «Удовольствиях Волшебного острова» гарцующий рыцарем из эпопеи, блистательным, в перьях, на глазах Луизы де Лавальер. Он больше не Александр, не Руджьер. Он вскоре перестанет быть Аполлоном. Ему сорок четыре. Он не стар, но уже и не молод. Он пускает корни. Он устраивается и обосновывается. И поскольку он король, его правительство и двор устраиваются вместе с ним.

Вольтер уже это отметил, а Мишле подчеркнул, заострив, в своей манере: царствование Людовика XIV — двойное. В первой и второй его частях, граница между которыми пролегает около 1685 года, все столь различно — способ существования, образ жизни, занятия, одежда, вкусы, удовольствия, даже местопребывание, — что с трудом верится, что это были те же придворные и тот же король. Был двор легкий и почти фантастический, весь в лентах, в плюмажах, расшитых шароварах, гарцующий в честь короля, чей гордый вид, пыл и живость сумел передать только Бернини. Пребывали в Лувре, когда это было необходимо, а чаще — в Сен-Жермене и Шамборе; Версаль был привилегированным местом, где прекраснейшие празднества разбрызгивали в ночь бенгальские огни. Музыку писал Люлли. Он двадцать лет танцевал с королем; затем он создал оперу, чтобы на сцене появился трансформированный и возвышенный образ двора, превращенного в Олимп вокруг Людовика-Юпитера, Людовика-Марса и Людовика-Аполлона.

И вдруг поворот: в 1682 году король делает Версаль местом постоянного пребывания двора. В 1683-ем умирают королева и Кольбер. Людовик XIV реформирует этикет и закрепляет это — устанавливает поощрения и наказания. Мадам де Ментенон официально становится королевой; тяжеловесность, серьезность и торжественность воцаряются при дворе. Благопристойность и важность, величие, достоинство.

Здесь обнаруживается совпадение, может быть, единственное во всей этой истории. Королева умерла через несколько месяцев после переселения в Версаль. Едва став королевской резиденцией, дворец погрузился в траур. Умри Мария-Тереза десятью годами раньше или позже — быть может, дух Версаля был бы совершенно иным.

Во всяком случае, в 1682 году король пускает корни в месте, которое он придумал, которое он любил и любил «чрезмерно», построенном им самим вокруг сердцевины из кирпича, камня и кровельного сланца, унаследованной от отца. Этот символ имеет огромное значение: он бы не существовал, если б король уступил всем этим архитекторам и министрам, которые бесконечно осаждали его, добиваясь разрушения старого дворца. «Двойной» Версаль вставлен один в другой, и это есть способ объявить: я унаследовал то, что вам известно, а вот что сделано мной. Мои потомки живут здесь, так как я этого хочу. Никто и через три века не сможет взглянуть на мой дворец, не оценив того, что я сделал, и не измерив моей славы «по мерке Версаля», как говорил покойный господин Кольбер — у него совсем не было воображения. Верно, как говорит маркиз де Сурш, что Версаль еще долгое время «заполняли каменщики». В 1682 году едва закончено Южное крыло. Строительство Северного начнется только в 1685-ом и продлится четыре года. Еще ведутся работы в Конюшнях. Начинают Главные службы. Церковь едва готова, но она временная. Лебрен до 1684-го будет загромождать лесами Зеркальную галерею. Нелегко представить себе придворную жизнь, церемониал, который она подразумевает, его повседневную организацию среди этой обширной стройки. Работы ведут тридцать шесть тысяч рабочих. Едва обосновавшись, король на целое лето едет в Фонтенбло, чтобы до осени не возвращаться.