Тим Милн - Ким Филби. Неизвестная история супершпиона КГБ. Откровения близкого друга и коллеги по МИ-6

Прошло уже более двенадцати лет с тех пор, как мы с Кимом Филби прибыли в Берлин как студенты-выпускники — в те дни, когда Германия праздновала триумфальный приход Адольфа Гитлера к власти. Теперь этот город лежал в руинах. Мы посетили канцелярию Гитлера, сильно пострадавшую от обстрелов, но все-таки не полностью разрушенную. Его кабинет был до сих пор завален битым стеклом и обломками кирпича. На полу лежала чудом уцелевшая лампочка. Я поднял ее и швырнул в огромный стол с мраморным верхом, о который она разбилась, издав звонкий хлопок. Невинный ребяческий жест, за который мне никогда не было стыдно. Мы отправились дальше, пытаясь отыскать дом на Потсдамерплац, где останавливались в Берлине. Мало того что мы так и не смогли его найти, но не было решительно никакой возможности даже примерно понять, где он стоял. И все же, несмотря на невероятные разрушения, почти полное отсутствие каких-либо товаров и нормальных жизненных удобств, Берлин был полон жизни и даже оптимизма. Атмосфера в городе весьма отличалась от атмосферы побежденной провинциальной Германии. В Берлине местные граждане жили в эпицентре нового конфликта, усугубляемого присутствием в городе войск с Востока и Запада. Между прочим, у Кима Филби, должно быть, впервые возникла возможность — помимо, конечно, его тайных контактов — увидеться с советскими гражданами. Можно было бы даже сказать — с согражданами, ведь он сам утверждал, что состоял в советской секретной службе, хотя официально советское гражданство он получил, лишь перебравшись в Москву.

В наш последний день пребывания в Берлине Джеймс устроил для нас двоих и еще одного гостя шикарный обед в своей хорошо обставленной квартире. Уверен, что и сам фюрер не питался лучше, даже если ему готовил повар Евы Браун. Когда мы добрались до десерта, горничная, и она же повар, вытащила из холодильника бутылку превосходного рейнвейна. Обычно Ким относился в вину довольно спокойно, но они с Джеймсом осушили свои бокалы почти одновременно. Секунду спустя я и еще один гость сделали бы то же самое, если бы не странная реакция первых двух. Оказалось, они выпили средство от насекомых! Бедная девушка, которая два месяца прислуживала русским, была напугана до крайности. Она не сомневалась, что ее либо расстреляют, либо, в лучшем случае, отправят в лагерь для военнопленных. В последующие тридцать шесть часов или даже больше Киму было действительно худо.

Когда мы в тот же день ехали по автобану, он пребывал в полуоцепенении. Казалось, он имел весьма смутное представление о том, где находится. Лишь через два дня, которые мы провели в Люббекке, Ким окончательно пришел в себя.

После Германии мы посетили австрийский Клагенфурт, где находился штаб британской зоны. Глава отделения СИС в Германии организовал для нас перелет на американском бомбардировщике «Митчелл» из состава Королевских ВВС. Мы даже на время представили себя частью боевого расчета. Ким притворился наводчиком, а я — штурманом. Именно в Клагенфурте мы проснулись однажды утром и узнали страшные новости из Хиросимы. Три дня спустя та же участь постигла Нагасаки, а русские начали наземные операции против Японии. Война заканчивалась стремительно. Также в Клагенфурте некоторые из нас начали дискуссию, которая, возможно, проливает свет на часть политической философии Кима Филби. Мы говорили о недавно изданной книге Артура Кестлера «Йог и комиссар». Йоги — это люди, которые действуют интуитивно, они «чувствуют»; комиссары руководствуются грубой логикой, или «безжалостным здравым смыслом», как выразился Ким. В качестве типичного «йога» Ким назвал управляющего офисом СИС. Он был человеком весьма типичным для того времени в Бродвее; его ум был устроен странным образом, с которым трудно было спорить, в чем-то убедить или доказать. По единодушному мнению, на замкнутом бродвейском пространстве он, вероятно, прочно занимал первое место. В качестве комиссара Ким предложил кандидатуру Сталина. Было очевидно, что ему по душе склад ума «комиссара», будь то проявляемый капиталистами или коммунистами. Он почти не считался с теми, кто использовал интуицию или догадки вместо интеллектуального анализа, и восхищался теми, кто готов был поставить во главу угла тщательный анализ.

Мы проехали дальше на юг, наслаждаясь великолепным пейзажем в окрестностях Триеста. Теперь мы находились в другом районе конфликта с новым коммунистическим миром, который представлял для Кима, как для главы Секции IX, намного больший профессиональный интерес, чем для меня. Мы наслаждались солнечной погодой, купались и размышляли о мире. Проезжая через Триест, мы возле одного газетного киоска увидели толпу людей: какой-то человек удалялся прочь со сложенной в руке газетой, на которой я успел выхватить половину заголовка «Il Giappone [Япония]… «Через несколько шагов другая свернутая по-другому газета показала оставшуюся часть фразы: «…si arrende [сдается]…» На самом деле было не совсем так, но в любом случае война должна была вот-вот закончиться. Я «отметил» это событие тем, что сильно ушиб палец ноги о скалу, когда купался где-то вблизи югославской границы, после чего полночи страдал от ноющей боли.

Мы возвратились в Клагенфурт, проехав через Горицию западнее югославской границы. Наш план состоял в том, чтобы возвратиться из Клагенфурта в Люббекке через американские зоны Австрии и Германии. Нам для этого предоставили трофейный немецкий автомобиль с шофером-британцем. Поскольку нам, как оказалось, все-таки не хватало надлежащих документов для такого рода длительных путешествий, один предприимчивый офицер СИС завел нас в контору городского мэра в Клагенфурте (который, к счастью, в тот момент отсутствовал) и проштамповал наши бумаги всеми официальными печатями, которые смог отыскать. Хотя полномочия городского мэра простирались не дальше Клагенфурта, результаты в целом оказались весьма впечатляющими. Представители принимающей стороны заодно снабдили нас годовым запасом консервов. Только вот забыли передать консервный нож. Автомобильный инструмент — неважная замена консервному ножу, поэтому мы с большим аппетитом пришли на обед, устроенный офицером УСС в Зальцбурге, у которого устроились на ночлег. На следующее утро нас разбудила новость о том, что шесть лет войны наконец закончились: это и был День VJ (Victory over Japan — «Победа над Японией». — Пер.). Мы решили не праздновать это событие до тех пор, пока вечером не доберемся до Франкфурта; все уверяли нас, что весь город будет пьянствовать. Возможно, если бы за тридцать миль до Франкфурта мы не пробили колесо, после чего водитель не смог раздобыть запаску, то мы бы, наверное, прибыли вовремя. Когда мы наконец добрались до американской транзитной гостиницы, всеобщая попойка уже закончилась. День VJ остается в моей личной летописи — и, без сомнения, в записях Кима тоже — как день, когда у нас во рту не было ни капли спиртного…