Николай Степанов - Гоголь

— Чого ты глядишь так, голубко? — спросил Гоголь.

— Бо гарно дывиться, — отвечала она задумчиво.

Гоголь был в восторге от этого ответа и все говорил Максимовичу, что в народе сохранилось подлинное чувство прекрасного.

Однако дела призывали в столицу. И он вместе с Данилевским и присоединившимся к ним в Киеве Пащенко отправился в путь.

В компании с друзьями-нежинцами Гоголь снова почувствовал себя легко и весело. Всю дорогу он подшучивал над ними, изображал в лицах общих приятелей, рассказывал забавные истории. Гоголь любил мистифицировать окружающих, сочинить и разыграть забавную сценку.

Он представлял ревизора, едущего инкогнито. Пащенко был отправлен вперед и распространял по дороге известие, что за ним следует таинственный ревизор, скрывающий свое звание и цель своей поездки. Поэтому, когда вслед за Пащенко приезжали Гоголь с Данилевским, то на станциях уже все было готово к их приему. Появляясь на почтовой станции, Гоголь держал себя со скромным достоинством и молча протягивал свою подорожную, в которой значилось непонятное для станционных смотрителей, но необыкновенно важно звучавшее звание «адъюнкт-профессор». Сбитый с толку смотритель принимал его чуть ли не за адъютанта самого государя императора и обслуживал с необычайной предупредительностью и трепетом.

Гоголь покровительственно справлялся о состоянии дел и как бы из простого любопытства спрашивал:

— Покажите, пожалуйста, какие здесь лошади, я бы хотел посмотреть их?

При этих словах смотритель приходил в полное смятение, и дело кончалось тем, что немедленно снаряжалась самая лучшая тройка, на которой друзья бойко катили в столицу.

РОЖДЕНИЕ КОМЕДИИ

Снова Петербург, величественный и бездушный.

Стоял осенний, октябрьский день. Мелкий дождик беспрерывно сеялся как сквозь сито, почти бесшумно. Гоголь накинул шинель и вышел на улицу. Он не взял извозчика. Ему хотелось пройтись, да и до Дворцовой набережной, на которой жил Пушкин, было недалеко. Свернув на Невский проспект, он прошел через величественную арку Главного штаба и направился на Дворцовую набережную. Пушкин только что возвратился из Болдино, и Гоголю необходимо было с ним посоветоваться. Дела его складывались неблагоприятно. Он ожидал, что «Миргород» и «Арабески» принесут ему приличный доход, но получилось как-то так, что книготорговцы, лицемерно жалуясь на трудные времена, выплачивали ему гроши. Денег даже на скромное существование не хватало, и неизвестно было, откуда их доставать. Здоровье тоже беспокоило Гоголя. В холодную и сырую погоду он чувствовал себя больным, кутался в теплый халат, прислушиваясь к каким-то томительным болям в желудке.

По Невскому проезжали блестящие лакированные кареты, запряженные четверней, на высоких колесах, с ливрейными лакеями на козлах, забрызгивая прохожих грязью и быстро исчезая в густой сетке дождя.

По совету Пушкина Гоголь начал работу над первыми главами своей поэмы «Мертвые души». Но пока что ее. окончание представлялось еще очень отдаленным и неясным. Он недавно послал Пушкину для прочтения только что законченную комедию «Женитьба», имевшую такой успех на чтениях в Москве.

Пушкин занимал обширную квартиру во втором этаже с окнами, выходившими на Неву и Петропавловскую крепость. Он недавно переехал в этот дом, и комната его еще не была полностью обставлена. На полу лежали стопки книг, на диване и креслах бумаги, платье. Пушкин радостно приветствовал гостя и, крепко обняв его, сразу же спросил, что у него нового, как обстоят его дела.

— Мои «Арабески» и «Миргород» не идут совершенно! — пожаловался Гоголь. — Черт их знает, что это значит. Книгопродавцы такой народ, который без всякой совести можно повесить на первом дереве!

— Они вполне заслуживают этого, — охотно согласился Пушкин. — Спасибо, великое спасибо вам за «Коляску», — продолжал он, — в ней наш альманах далеко может уехать. Но даром мы ее не возьмем, установим ей цену. Вам, наверное, нужны деньги?

Гоголь не отрицал своих стесненных обстоятельств. Но его прежде всего увлекала мысль о новой комедии, и. он обратился к Пушкину с просьбой:

— Сделайте милость, дайте какой-нибудь сюжет, хоть какой-нибудь смешной или несмешной, но русский чисто анекдот! Рука дрожит написать комедию. Если ж сего не случится, то у меня пропадет даром время, и я не знаю, что делать тогда с моими обстоятельствами. Сделайте милость, дайте сюжет, — духом будет комедия из пяти актов, и, клянусь, будет смешнее черта. Ради бога! Ум и желудок мой оба голодают.

Пушкин рассмеялся, а затем рассказал ему историю о Павле Петровиче Свиньине, которого Гоголь хорошо знал. Свиньин издавал журнал «Отечественные записки», в котором Гоголь напечатал свою первую повесть «Вечер накануне Ивана Купала». Но Свиньин так самоуправно поступил с его рукописью, что Гоголь перестал поддерживать с ним отношения. В литературных кругах весьма насмешливо относились к почтенному Павлу Петровичу, зная его хвастливый характер и любовь к дешевой сенсации, ради которой он легко мог и прилгнуть. По словам Пушкина, Свиньин недавно побывал в Бессарабии и там выдавал себя за важного петербургского чиновника. Местные жители поверили в его высокое положение и стали подавать ему жалобы на городничего и городских чиновников.

— Вот вам и план комедии, — добавил Пушкин. — Свиньин, скажем Криспин, приезжает на ярмарку. Его принимают за ревизора. Губернатор — честный дурак. Губернаторша с ним кокетничает. Криспин сватается за дочь.

Для Гоголя рассказ Пушкина явился как раз тем звеном, которого ему не хватало. Он припомнил множество случаев, когда ловкие пройдохи легко морочили доверчивых людей. Да и сам он в шутку недавно дурачил станционных смотрителей. Ведь в условиях полной безгласности, отсутствия общественного мнения и контроля правительство вынуждено было прибегать к системе внезапных, тайных ревизий, для того чтобы хоть сколько-нибудь пресечь неслыханное взяточничество, бесконечные злоупотребления и самоуправство административного аппарата на местах.

— Да и со мной произошла подобная история, — продолжал Пушкин. — Когда я ездил в Уральск собирать сведения о Пугачеве, то в Нижнем Новгороде остановился у губернатора Бутурлина. Он прекрасно меня принял и очень за мной ухаживал. Оттуда я поехал в Оренбург, где генерал-губернатором был мой давнишний приятель Василий Алексеевич Перовский. Как-то утром он будит меня и, заливаясь хохотом, читает письмо Бутурлина из Нижнего. Бутурлин там сообщал: «У нас недавно проезжал Пушкин. Я, зная, кто он, обласкал его, но, должно, признаться, никак не верю, чтобы он разъезжал за документами о пугачевском бунте, должно быть, ему дано тайное поручение собирать сведения о неисправностях».