Иван Федюнинский - На Востоке

И мы обязательно отвечали в тот же день, когда враг сбрасывал листовки. Мы открывали сильный артиллерийский и минометный огонь по наблюдательным пунктам и шквальный пулеметный огонь по переднему краю японцев. А японцы, надо сказать, уважали силу. Почувствовав на своей шкуре мощь наших ударов, они прекратили агитацию. Словом, научили их уму-разуму.

И все же враги не оставили меня в покое. Решили разделаться с командиром 24-го мотострелкового полка иным способом, оценив его голову в 100 тыс. рублей золотом. Но и эта уловка им не удалась. Однажды ко мне пришел старшина комендантской роты. Был он очень взволнован.

— В чем дело? — спросил я.

— Понимаете, товарищ полковник, — начал он торопливо, — проверил я посты, возвращаюсь обратно и вижу: недалеко от командного пункта что-то подозрительное в кустах. Пригляделся: два японских солдата с офицером замаскированы. Изредка огонь по командному пункту ведут. Одного солдата и офицера я заколол, а второго солдата в плен взял.

— Ведите его сюда.

— Да он уже здесь, товарищ полковник.

Допросили японца. Он рассказал, что группа трое суток находилась тут. Ей была поставлена задача истреблять командиров, и в частности уничтожить командира полка.

Враг знал, как подорвать боеготовность наших частей и подразделений, стремился вывести из строя командиров. Однако эта задача оказалась для них не простой. Бойцы любили своих командиров, старались оберегать их в бою, жестоко мстили за их смерть.

Когда погиб старший лейтенант Кропочев, личный состав подразделения, которым командовал он, дал клятву на митинге отомстить за него. Бойцы приняли специальную резолюцию, Я позволю себе привести ее, ибо она является лучшим подтверждением написанному выше.

Резолюция митинга 3-го подразделения по случаю гибели старшего лейтенанта тов. Кропочева Василия Терентьевича, члена ВКП(б).

30 июля 1939 года мы, бойцы и командиры, собрались на митинг для того, чтобы почтить память погибшего в боях с самурайской гнилью боевого друга, нашего командира подразделения тов. Кропочева. За смерть нашего любимого командира, которого воспитала партия и который воспитывал нас, мы жестоко отомстим японской банде. Он говорил нам: Товарищи, наша задача ясная — держать данный нам рубеж, умереть, но ни шагу назад не отступать. Его слова глубоко запали в сердца бойцов и командиров, которые еще больше готовы были драться и, как честные сыны нашей социалистической Родины, выполнить свой долг во главе с боевым командиром тов. Кропочевым.

Товарищ Кропочев! Ты был для нас как родной отец. Прощай, дорогой Василий Терентьевич. Мы твое завещание выполним и победу над бандой самураев доведем до конца.

Прощай, наш боевой друг. Ты, как бесстрашный сын, будешь жить в сердцах всего честного человечества.

По поручению митинга подписали бойцы Солонинен, Казаков, Рудней. 30.7.39.

День шел за днем. Наша оборона крепла, прибывали и готовились к наступлению войска.

Японцы по-прежнему не оставляли нас в покое. То ночью, то днем предпринимали атаки. А иногда атаковали и по нескольку раз в день. Красноармейцы и командиры хладнокровно отбивали нападения неприятеля.

Мне вспоминается случай, который имел место на центральной переправе через реку Халхин-Гол, которую обслуживала рота саперов старшего лейтенанта Зарубина. 12 августа группа японцев прорвалась через боевые порядки одного из полков и устремилась к переправе. Создалась угроза ее уничтожения. Ни пехотных, ни артиллерийских подразделений поблизости не было. Оценив обстановку, старший лейтенант Зарубин быстро собрал свою роту и повел ее в штыковую атаку. В короткой схватке саперы разгромили врага и отстояли переправу. В этом бою был тяжело ранен Зарубин. Теряя сознание, он успел сказать своим саперам: Берегите переправу. И рота выполнила наказ командира. Вскоре имя старшего лейтенанта Зарубина узнали во всей армии. Он был награжден орденом Ленина.

В этих боях наши потери были невелики, исчислялись единицами. Мы уже даже как-то привыкли к таким боевым будням, и я не считал нужным беспокоить старшего начальника, докладывать ему о всех мелочах обыденной боевой жизни. Когда можно все сделать самому, зачем тревожить старшего командира. У него других дел много.

И вот однажды отбили мы одну атаку врага, потом вторую. Через некоторое время началась третья. Как обычно, не доношу наверх. И вдруг раздается телефонный звонок.

Снимаю трубку и слышу строгий голос Георгия Константиновича Жукова, теперь уже, с 31 июля, комкора. Голос его знал хорошо, потому что в то время, когда вверенный мне полк один держал оборону, он был в непосредственном подчинении командующего, который часто звонил мне.

— Что там у вас делается, товарищ Федюнинский? Почему ничего не докладываете? — резко спросил Жуков.

— Ничего особенного, товарищ командующий. Идет бой, отбиваем третью атаку. Справляемся, помощи не надо. Потому и не звонил.

Комкор более мягко, но довольно строго сказал:

— Хотя помощи и не требуется, докладывать нужно обязательно. Я должен знать, что у вас происходит.

Понял я свою ошибку. Действительно, надо было докладывать. Когда старший начальник знает обстановку, ему легче руководить войсками.

Отбили мы третью атаку японцев. Полагали, что на сегодня они уже больше не сунутся. Но нет, вновь полез враг, да еще с таким шумом. Это, видимо, обеспокоило командующего группой. И он тогда послал ко мне на бронемашине полковника, который недавно прибыл вместе с несколькими командирами из Генерального штаба для оказания помощи штабу группы. Очень сожалею, что не помню фамилии этого полковника. Ведь знакомство наше произошло накоротке, во время боя. Полковник буквально ввалился ко мне в окоп, с трудом отдышавшись от перебежки, которую совершил от бронемашины, сказал:

— Меня послал к вам командующий — разобраться в обстановке и узнать, что делается на вашем участке.

— Обстановка ясная, — ответил я. — Сейчас началась четвертая атака японцев. Вон видите, идут цепи.

Полковник посмотрел в сторону противника и вроде бы ничего не разобрал. Тогда я протянул ему бинокль.

— Возьмите, так виднее будет. Когда они подойдут поближе, мы откроем огонь.

— А не поздно будет? — усомнился он.

— Не поздно. Зачем зря жечь патроны? Да вы не волнуйтесь. Атака будет отбита. Давайте лучше чай пить. У меня на бруствере окопа стоял медный луженый чайник (в то время принадлежность каждой солдатской столовой) с чаем и рядом две эмалированные кружки. Горячий чай, налитый в чайник и поставленный в песок, долго не остывал под жгучим монгольским солнцем.