Нина Одолинская - Советские каторжанки

2. Сократить наполовину назначенное судом наказание осужденным на срок свыше 10 лет за преступления, перечисленные в статье 1 настоящего Указа.

5. Освободить из мест заключения независимо от срока наказания лиц, осужденных за службу в немецкой армии, полиции и специальных немецких формированиях.

Освободить от дальнейшего отбывания наказания лиц, направленных за такие преступления в ссылку и высылку.

4. Не применять амнистии к карателям, осужденным за убийства и истязания советских граждан.

5. Прекратить производством все следственные дела и дела, не рассмотренные судами, о преступлениях, совершенных в период Великой Отечественной войны 1941—1945 гг., предусмотренных статьями 58-1, 58-3, 58-4, 58-6, 58-10, 58-12 Уголовного кодекса РСФСР и соответствующими статьями Уголовных кодексов других республик, за исключением дел о лицах, указанных в статье 4 настоящего Указа.

6. Снять судимость и поражение в правах с граждан, освобожденных от наказания на основании настоящего Указа.

7. Освободить от ответственности советских граждан, находящихся за границей, которые в период Великой Отечественной войны 1941—1945 гг. сдались в плен врагу или служили в немецкой армии, полиции, специальных немецких формированиях.

Освободить от ответственности и тех, ныне находящихся за границей советских граждан, которые занимали во время войны руководящие должности в созданных оккупантами органах полиции, жандармерии и пропаганды, в том числе и вовлеченных в антисоветские организации в послевоенный период, если они искупили свою вину последующей патриотической деятельностью в пользу Родины или явились с повинной.

В соответствии с действующим законодательством рассматривать как смягчающее вину обстоятельство явку с повинной находящихся за границей советских граждан, совершивших в период Великой Отечественной войны 1941—1945 гг. тяжкие преступления против Советского государства. Установить, что в этих случаях наказание, назначенное судом, не должно превышать 5 лет ссылки.

8. Поручить Совету Министров СССР принять меры к облегчению въезда в СССР советских граждан, находящихся за границей, а также членов их семей, независимо от гражданства, и их трудоустройству в Советском Союзе.

Председатель Президиума Верховного Совета СССР К. ВОРОШИЛОВ

Секретарь Президиума Верховного Совета СССР Н. ПЕГОВ

Москва, Кремль, 17 сентября 1955 года»

Читали и перечитывали текст Указа в газете — и не верили, что он относится к нам тоже. Слишком долго нас убеждали (и убедили-таки!), что каторжане в спецлагере — самые опасные, самые плохие среди всех заключенных Советского Союза, недостойные никаких человеческих прав. Мы немного поверили в дыхание свободы там, под Воркутой, и чуть-чуть оттаяли, а здесь, в Мордовии, все вернулось на круги своя: режим не изменился, начальство даже пыталось требовать, чтобы нашили номера на одежду. Поэтому Указу об амнистии никак не могли поверить. Лагерное начальство почему-то изо всех сил старалось удержать старые порядки — видимо, кому-то это было выгодно. Большесрочников убеждали, что их дела пересматриваются. И я, конечно, как и все мои товарищи по несчастью, никак не могла поверить в предстоящее освобождение.

Жизнь в лагере продолжалась по годами установленному порядку.

Из дневника:

«21.09. Ну вот, свершилось! Наконец-то дошла до меня очередь, и по амнистии я выйду на волю. Почему-то не ощущаю радости. Пытаюсь проанализировать — и у меня такое чувство, какое бывает, когда тебе отдают долгожданный и необходимый долг, ждать который уже перестала. Так ведь на самом деле и есть. Теперь наступает то, за что мы, большинство, сидим, так как, не желая мириться с тем ужасом, который создали враги народа, разные люди по-разному заявили свой протест и объявили поиски чего-то иного —лучшего, человеческого.

Вот теперь и наступает то лучшее, которого люди добивались, которому давно пора наступить, но сильные мира сего (ныне расстрелянные) казнили людей даже за мысли об этом. Поэтому у меня вместо радости только чувство удовлетворения. Я была права, и это я вижу теперь. Все закономерно, только надо было быть умнее в 25 лет. Я еще никак не могу полностью осознать того, что произошло, и в привычках своих продолжаю жить старой жизнью. Когда оглянешься — какая длинная и тяжелая дорога позади! Страшно становится, когда вдумаешься...».

Но еще полтора месяца нас держали в лагере, утверждая, что документы пересматриваются, что невозможно вот так сразу оформить бумаги на всех освобождающихся.

Я окончательно уверовала в свое освобождение, и мне никак уже не хотелось работать — месить грязь на картофельных полях под осенним дождем. И я не вышла на работу. На другой день нарядчик прибежал в барак и закричал:

— Ты что... твою мать! Бригаду подводишь?!

Я ответила ему очень спокойно, что иду на волю и больше работать не хочу. Ведь в БУР теперь за это не посадят.

— Нет, не посадят, но ты же срываешь работу! Люди без тебя не хотят идти за зону. Иди хоть уговори их!

И я пошла. Подходила к женщинам и убеждала всех по-разному. Одних соблазняла печенной в костре картошкой, других — аргументом, что работать на свежем воздухе лучше, чем в цехах, а работать все равно заставят. А я выхожу на волю и поэтому больше работать не стану. Удалось уговорить большинство. Их увели за зону.

Меня вызвал начальник и строго спросил:

— Почему не вышли на работу?

— Я отсидела десять с половиной лет. И никогда, слышите, никогда не пользовалась никакими поблажками и не искала легкой работы. Поэтому сейчас, перед выходом на волю, работать не хочу и не буду! Мой срок кончился, — спокойно сказало я. — Разрешите идти?

Начальник не нашел что возразить, но за проявленную непокорность я была жестоко наказана. По Указу об амнистии в справке должно быть сказано, что я освобождаюсь со снятием судимости. Именно этих слов в справке не было. Это принесло на воле много хлопот и неприятностей, и мне пришлось с самого начала вольной жизни яростно бороться за свои права.

Жестокими и мстительными оказались начальники из лагеря в поселке Умор Мордовской АССР. Карательная система продолжала действовать по инерции. Но пока я ничего не подозревала и жила теми впечатлениями, которые приносили последние дни пребывания в лагере.

...Нередко случается, что в последние дни перед большой переменой вдруг находится близкий друг или очень нужный духовно человек, с которым потом трудно расстаться. Так получилось и у меня. В отличие от Нины, в отношениях с которой я ощущала острую потребность любить и заботиться и разлуку с которой после двухлетней дружбы очень болезненно пережила, это была женщина совершенно иного типа.