Пётр Фурса - Мачты и трюмы Российского флота

В момент, когда этот самый матрос схватил бросательный конец, корма крейсера была внезапно поднята волной метра на три. Острый крюк кошки вонзился в основание ладони, и в мгновение ока разорвал кисть надвое. И хорошо еще, что товарищи успели схватить неудачника и не дали упасть ему за борт. При состоянии моря три балла и более, да еще ранней весной в Татарском проливе при температуре воды + 1 (+ 2) градуса, вероятность спасения человека практически равна нулю.

За проведенную операцию я получил благодарность командира.

...В Императорскую, ныне Советскую Гавань, крейсер входил в шестнадцать часов по местному времени. Пасмурный северный день в противовес надрывавшемуся на баке оркестру гасил радостное чувство встречи с берегом. Живописные высокие берега, изрезанные системой бухт, ласкали взор проплешинами сгоревшей тайги вперемешку с участками низкорослого соснового леса, в котором все же больше было лиственниц. Маяки тускло поблескивали желтыми, выцветшими за долгую зиму, глазами, жалуясь на свою незавидную церберскую судьбу. Справа, на высоком берегу, виднелось несколько пятиэтажных домов, обозначенных на крупномасштабной карте под названием пос. Заветы Ильича. Слева призывно манил огнями город. Советская Гавань. Прижатый к земле низкими облаками, казалось, он взывал к милосердию. На пирсе бухты Бяудэ, куда предстояло швартоваться крейсеру, стояла жиденькая кучка членов семей военнослужащих, прибывших на встречу с главами семейств. Цветы отсутствовали. Чепчиков в воздухе не было. Наличествовала лишь торжественность момента. Оркестр, ошалев от собственной прыти, наяривал “Прощание славянки”. Военный дирижер Михайлов исходил потом.

Главы семейств, в числе которых оказался и медицинский начальник Божков, бодрой рысью процокали по металлической сходне, сгибаясь под тяжестью даров провизионных кладовых, и под ласковое мурлыканье боевых подруг, исчезли во мраке: “Дружно взявшись за руки, ушли за горизонт”.

В каютах крейсерской “Броневухи” лейтенанты срочно наводили марафет, подбадривая друг друга плотоядным урчанием. Я раздваивался между желанием “предаться разврату” и напутствием исчезнувшего за горизонтом начальника.

– Ах, ах! Я домой... Ах! Вы за меня! Ах! Дисциплина! Ах, ах! Ленинград!.. Ах, ах!

Однако, служебное рвение было быстро опрокинуто на лопатки дружной стайкой младшего офицерского состава. “Вперед, орлы! Там вино и женщины!” Ну, кто устоит перед призывом гениального полководца? И хотя штурмовать предстояло не Измаил, а низенький стеклянный павильон-кафе, все были готовы к подвигу.

Сумерки наступили быстро, что и требовалось. Берег призывно молчал. Только одна нахальная собачонка похотливо взвизгивала, жалуясь на жизнь.

Я, закончив инструктаж личного состава по медицинскому обеспечению корабля в мое отсутствие, надев поверх лейтенантской формы темный плащ, двинулся в-направлении ярко светящегося кафе. Размытая грунтовая дорога от пирса до поселка, полное отсутствие фонарей и дрожащие по обе стороны дороги голые лиственницы подтверждали, что 240 рублей месяц, выплачиваемые военморам “за дикость”, выплачиваются обоснованно.

Дверь кафе была закрыта изнутри, хотя движение народа через стеклянные переборки было заметно в нем. (Не зря же подобные заведения называются “телевизорами”.) На робкий стук лейтенанта, дверь поспешно отворилась. В проеме взору предстала гурия, густой слой косметики на лице которой свидетельствовал об отчаянной борьбе с зачитывающимся в полуторном размере в северных районах, или приравненных к ним, бегом времени. Окинув взглядом “гражданскую” фигуру гостя, гурия произнесла четко поставленным командным голосом:

– Мест нет! Спецобслуживание!

И уже хотела с металлическим звуком захлопнуть дверь. Однако меня, вооруженного не столь уж нравственными советами товарищей по оружию, подобная мелочь сервиса обескуражить не могла. Придержав дверь, и галантно, насколько это возможно в подобной ситуации, я тихо произнес:

– Девочка! Негоже выставлять за дверь офицера крейсера, даже если он и был когда-то хулиганом!

– Так вы с крейсера? Фамилия?

– Хирург, лейтенант Иванов! – четко представился эскулап.

Официальная маска работника общепита мгновенно сменилась дружественной улыбкой, радушной, поистине хозяйской снисходительностью.

– А! Дело другое. Проходите, раздевайтесь. Так! Где ваше место? Ага, вот за этим столиком! Будьте как дома. Желаю приятно провести вечер.

– Спасибо!

Уплатив долг вежливости гостю, хозяйка бала вновь бдительно уставилась на дверь, дабы иметь возможность вовремя плеснуть очередную порцию радушия в души прибывающих в гости военморов.

Столики постепенно занимались публикой. Мужская половина была представлена исключительно офицерами крейсера. Женщины, одетые по последней моде, дорого, но несмотря на это, со вкусом, представляли дисциплинированную слабую половину местного населения. Большинство гостей было знакомо друг с другом. В воздухе носились радостные возгласы, изящные комплименты и грозовое электричество. Токи Высокой частоты (ВЧ) плясали, делая попытки преобразования в СВЧ (сверхвысокие частоты). Дружно прозвучал салют наций, зазвенели бокалы. Шампанское, освобожденное из плена, рванулось в пересохшие аорты. Тосты во славу дам и артиллерийского оружия, за любовь и за тех, кто в море, звучали стройной симфонией. Наибольшей популярностью пользовался тост “за лося”, смысл которого ясен любому корабельному специалисту в званиях от мичмана до адмирала.

Зазвучала музыка. Кавалеры бросились в атаку. Несмотря на кажущийся хаос в предложениях тура вальса каждый знал свой маневр. Не в своей тарелке находился только я, так как не знал пока места, отведенного мне жесткими боевыми расписаниями. Сделав две попытки пригласить дам на танец и получив отказы, наш эскулап недоуменно посасывал коньяк, чувствуя себя чужим на этом празднике жизни. И уже совсем было решив уйти, он был остановлен решительной рукой распорядительницы бала, оказавшейся впоследствии заведующей сего заведения.

– Доктор! Что за пессимизм? Все предусмотрено! Смелее! Пригласи во-о-он ту даму в темном вечернем платье. Правда, недурна? К тому же – врач. Клубы формируются по интересам.

Мозг, подогретый изрядной дозой горячительных напитков, требовал “цыганочку”, но обязательно “с выходом”. И “выход” был найден. В конце апреля Советская Гавань цветами не располагает, а обстановка, по моему мнению, в них отчаянно нуждалась. Я встал, подошел к окну, на котором стоял горшок с геранью, и нисколько не задумываясь о возможной реакции зала и устроителей вечера, решительно оборвал все имеющиеся в наличии цветы. Сформировав букет, я медленно направился к ошарашенному невиданной борзостью (флотск.) предписанному объекту поклонения. Вручив цветы под общий вздох прекрасной половины общества, пригласил на танец счастливо и победно улыбающуюся даму. Офицеры нестройно захлопали в ладоши. Заведующая кафе приплюсовала лишний червонец к счету лейтенанта, в скромном капитале которого и так уже зияла изрядная брешь.