Михаил Ильяшук - Сталинским курсом

Внутри вагона по одну сторону тянулся длинный, узкий коридор, в котором находилась принявшая нас воинская команда. Свободных мест в купе не было. Еще до нашей посадки все купе были забиты заключенными. Наше появление они встретили в штыки и даже не думали потесниться. Конвоиры, упираясь коленями в спины, орудуя кулаками и сопровождая свои действия отборной матерщиной, вынуждены были в буквальном смысле слова впихивать нас в купе. Мы оказались как бы между двух огней. Шум, крики, ругань, стоны, проклятия. Кто-то, воспользовавшись поднявшейся суматохой, украл у соседа майку. Пострадавший каким-то твердым предметом хлопнул вора по башке. Тот заорал, что его убивают, но никто не обратил на него внимания. Шел бой за места — одни оборонялись, другие наступали. Наконец нас кое-как втиснули в купе и, с трудом нажав на дверь, закрыли ее.

Группу женщин вместе с Оксаной разместили в соседнем купе.

Каждое купе было рассчитано на восемь-десять человек — на нижних полках шесть мест и четыре на средних и верхних. Фактически же в купе вместе с нами было не менее тридцати человек. Уж на что было тесно в камере, но то, что творилось здесь, не поддается описанию. Даже пол так плотно был устлан телами, что некуда было поставить ногу. Разместившись где попало, утомленные и окончательно обессиленные, все наконец успокоились.

Поезд набирал скорость. Слышен был только стук колес да шум в соседнем женском купе, где долго еще не утихали голоса.

Наступила ночь. Я сидел на нижней скамейке у самой двери и при тусклом свете электрической лампочки сквозь небольшое зарешеченное оконце в дверях наблюдал, как по узкому длинному коридору вагона расхаживала стража. До слуха моего доносились отрывки их разговоров.

Все они беседовали между собой по-украински. «Земляки, — подумал я. — Может быть, они поведут себя не так, как сопровождавшие нас из Киева до Новосибирска».

Не спится. Разные мысли приходят в голову. Куда, в какой лагерь нас везут? Каково-то будет на новом месте? Неужели заставят работать потерявших трудоспособность доходяг? Эти и десятки подобных мыслей назойливо лезли в голову. Ночь прошла без сна. Да и какой может быть сон в такой давке! Кое-кто дремал, тяжко вздыхая. «Пить, пить!..» — послышалось в ночной тишине. Кто-то злобно заметил:

— Накормили соленым супом, и черт меня дернул съесть его. Теперь всю дорогу буду мучиться от жажды. Во рту все пересохло. Кажется, выпил бы ведро воды.

— Эй, конвоиры! Где вода? — уже хором закричало несколько голосов. Но стража и ухом не повела. Шум нарастал. Один из конвоиров вплотную прильнул к окошечку и заорал:

— Замолчите! Воды не будет до самого утра. Где я вам ее возьму?

— А почему не запасли ее на стоянках, сволочи? Давайте воду!

Долго еще не смолкали крики, но все было напрасно. Поезд подолгу стоял на узловых станциях, но конвойная команда и не думала нас поить. И только под утро на какой-то станции конвоиры принесли в наше купе один чайник воды и раздали кружек с десять. Но они достались только тем, кто был поближе к окошечку. Остальные не получили ни капли.

— Воды, воды! — снова закричали несчастные.

Я не мог больше стерпеть такого собачьего обращения и с негодованием стал отчитывать на украинском языке стоявшего неподалеку от меня по ту сторону решетки конвоира. Несколько смутившись, он мне ответил, что они ничего сделать не могут, так им приказывают.

В мучительной жажде прошел и остаток ночи. Утром нас поджидала новая беда. Параши в купе не было, и потому каждого надо было выводить в уборную, да еще под конвоем, чтобы зек не вздумал прыгать на ходу поезда. На весь вагон было две уборные, а арестантов в вагоне размещалось около 250. Можно себе представить, сколько времени понадобилось бы, чтобы проводить каждого хотя бы по одному разу. Но стража и не думала выполнять то, что входило в круг ее обязанностей. Чего проще — стой спокойненько у окна, грызи семечки и болтай с товарищами.

К утру всем понадобилось по «своим делам». Проходит час, другой, третий. Никого не выводят. Ночная жажда сменилась другой мучительной пыткой: острые боли и рези словно иглой прокалывали мочевой пузырь. Что делать? Ждать, пока он лопнет? Нет, не будет по-вашему, сволочи! Не дождетесь этого, мерзавцы!

— Ребята, делай на пол! — крикнул кто-то. Об этом уже подумывали все и как по команде начали оправляться, кто в калошу, а кто прямо на пол. Скоро весь пол был в лужах.

Не могу забыть одного старика, ехавшего с нами. На нем было прекрасное пальто заграничного покроя из высококачественного драпа на шелковой подкладке. Он лежал на полу под нижней скамейкой, выставив ноги в добротных, опять-таки заграничных, ботинках. Старик совершенно обессилел. Сознание его было затуманенным. Он даже не поднялся, а продолжал лежать неподвижно на загаженном полу. Моча подмывала его со всех сторон. Прекрасное пальто насквозь пропиталось вонючей жидкостью, а он никак на это не реагировал. Если бы не вздрагивавшие изредка ноги, можно было бы подумать, что это труп. Как потом выяснилось, старик был раньше мэром крупного портового города в Латвии. Как и за что он попал в тюрьму, никто не знал. Его соотечественники рассказывали, что в 1905 году он окончил в Москве политехнический институт. После Октябрьской революции эмигрировал к себе на родину. Условия его жизни в период работы мэром были превосходными. Ну, а в начале войны он попал в сталинскую тюрьму. Видимо, потеряв последнюю надежду на спасение, он покорно шел на дно.

Немало наблюдал я случаев, когда иностранцы, оказавшись в сталинской тюрьме, очень скоро погибали — не могли приспособиться к жизни в этой клоаке.

Но вернемся к этапу. Нестерпимое зловоние висело в воздухе. На мокром полу валялись те, кому не было места на скамьях и полках.

Охранники, наблюдавшие через решетку за всем происходящим в нашем купе, с циничным диким хохотом указывали пальцами на оправлявшихся людей, на грязных, испачканных заключенных, которым, кроме как на полу, места нигде не было. «Вот тебе и земляки», — подумал я с горечью.

Между тем поезд двигался дальше. К счастью, наш маршрут по сибирским масштабам был не очень долог. На другой день после посадки к двенадцати часам дня мы были уже в Мариинске.

Началась выгрузка. Начальник конвоя, стоя у дверей вагона, выкрикивал фамилии. «Такой-то, выходи!». Но не так-то просто было выйти из переполненного купе. Вызванный зек только жалобно отвечал: «Я здесь», но выбраться из тесного окружения был не в силах. Некоторые откликались из-под нижних скамеек, откуда выбраться было тем более трудно. А между тем время стоянки поезда истекало. Из нашего купе предстояло снять пятнадцать человек. Взбешенный начальник, матерясь, скомандовал, чтобы заключенных вытаскивали за ноги. Работа быстро закипела. Конвоиры волокли за ноги одного, другого, третьего к выходу, там ставили их на ноги и выталкивали на платформу. Бывший мэр кубарем скатился на перрон. Мне удалось без затруднений выйти из вагона, так как я сидел у самой двери купе. Я уже стоял на платформе, когда в дверях вагона показалась Оксана, спустилась по ступенькам и подошла ко мне.