Семья. О генеалогии, отцовстве и любви - Дани Шапиро
Псалмы Эмили. Мои молитвы в Шаббат. Ее рождественская елка с мишурой и рождественскими гимнами. Моя семейная менора[67] из серебра — та, что я использую по сей день, — со свечами, горящими каждую Хануку в эркерном окне дома моего детства. Большой, умиротворенный, людный мир, в котором росла она. Маленький, запутанный, одинокий мир, из которого сбежала я. Ее папа — наш папа, хотя по многим критериям не мой папа, — с его розовыми щеками и вдумчивой, мягкой манерой. Мой папа — тот, чей голос я буду слышать до конца жизни, — поющий биркат ха-мазон, благословение после съедения хлеба. Если закрыть глаза, можно вернуть его сюда: Shir hama-a lot beshuv Adonai, et shivat Tzion, hayinu k’cholmim. Az yimalei s’chok pinu, u’lshoneinu rinah. Он немного фальшивит, голос заунывный, молящий, а когда мы через стол встречаемся взглядами, он мне улыбается и гладит меня по руке. Когда Господь снова обратил плен Сиона, мы были похожи на тех, кто мечтал. И наполнились уста наши смехом и язык пением, и сказали они среди язычников, что Господь сотворил для них великие дела.
Мы с Эмили уже долгое время продолжали неторопливо через всю страну обмениваться письмами, включая в них все больше подробностей своей жизни. Наши сыновья оба выбирали университеты. Оба любили музыку и очень хорошо успевали по математике. Наши дети участвовали в маршах и демонстрациях протеста против недавних президентских выборов. Мы обе были озабочены и встревожены новостями. Я обнаружила, что Эмили чрезвычайно чутко реагировала на подробности моей семейной истории, и осторожность, которая, наверное, у нее была, стала теперь сходить на нет. Мы начали строить планы встретиться поздней весной, когда я буду в Портленде во время промотура книги. «Надежда и любопытство» — так она описывала, что чувствовала по отношению ко мне. Эти слова отражали и мои чувства.
Однажды, открыв ее письмо, я увидела в нем отрывок из работы Пемы Чодрон, буддистской преподавательницы и писательницы, перед которой я давно преклонялась: «Чувствовать себя по-настоящему живым, по-настоящему пробужденным — значит все время выпадать из гнезда.
Жить полной жизнью — значит все время ступать на незнакомую территорию…»[68]
Начиная с июня предыдущего года я каждый день чувствовала, что жила — изгнанная, вечная скиталица — на чужой земле. Но, по правде говоря, так было всегда. Твердая почва под ногами была не более чем иллюзией — не только для меня, но и для всех нас. Эти слова: «по-настоящему пробужденным», «жить полной жизнью» — отправила мне сводная сестра, с которой я не была раньше знакома. Я боролась за эти состояния всю свою жизнь, частично находясь в оцепенении. Мы были похожи на тех, кто мечтал. Теперь больше никакого оцепенения. Ты обретешь свободу.
44
Продолжая переписываться с Беном и Эмили, я пыталась ослабить контроль над самим понятием определенности. Определенность перестала быть желаемым состоянием, особенно в свете того, что я всю жизнь прожила в состоянии чрезвычайной определенности и чрезвычайной ошибочности. Вместо этого я старалась ловить каждую новую волну, как серфингист: ловкий, удерживающий равновесие, сосредоточенный, — и будь что будет. На праздники я испекла много рождественского печенья. Почему рождественского? Сделала я это почти в шутку, но также давая себе что-то вроде разрешения. «Веселого Рождества!» — сказал Дэвид Ингбер. Я любила рождественское печенье. Почему нельзя было его испечь? Обсыпав имбирных человечков и венки красным и зеленым и дав им остыть, я сложила их в банку и поставила на кухонную стойку. Каждый вечер мы зажигали ханукальные свечи и вдвоем с Джейкобом пели брахот[69]. С генетической точки зрения я была наполовину еврейкой-ашкеназкой, наполовину англосаксонкой-пресвитерианкой.
Моих предков разбросало по долам и весям. Испытывать замешательство или обрести свободу. Выбор за мной.
Я много перечитала о редком наследственном заболевании глаз, о котором мне рассказал Бен, — единственная болезнь, про которую, как он считал, мне важно было знать. Когда я сходила к офтальмологу, исследования на самом деле выявили, что у меня проявились ранние признаки заболевания. Оно могло сказаться на мне годы спустя, сделав свет рассеянным и перекрыв ви´дение в темноте. В худшем случае меня ждала трансплантация роговицы, но гораздо позже. Я узнала, что рецессивная форма появляется в предродовой период и, несомненно, к моменту рождения. Я не была ребенком своего отца. Глаза, которыми я смотрела на мир, как только их открыла, были глазами, которые я унаследовала от Бена Уолдена.
Кому: Дани Шапиро
От кого: Бен Уолден
Тема: Спасибо
Привет, Дани!
Большое спасибо за стихотворение У. С. Мервина. Я планирую включить его в свой блог. Оно остро затрагивает тему памяти и старения. На днях я навещал двоих обитателей дома престарелых и беседовал с хрупким старичком, который недавно упал с кровати. Я никуда не спешил, сидел и слушал, а он рассказывал мне о том времени, когда играл на тромбоне в составе разных очень известных оркестров. Забавно было наблюдать, как он весь засветился, изливая свои воспоминания.
Пилар шлет свои теплые пожелания тебе, Майклу и Джейкобу.
С любовью,
Бен
Вот что мы с Беном теперь делали. Мы обменивались цитатами. Когда мне попадалось что-то, что могло бы понравиться ему, я мысленно отмечала отрывок, который можно ему переслать. Статья на австралийском сайте о вере, ссылка на «Визиты в госпиталь»[70] Уолта Уитмена на сайте Brain Pickings[71], присланное мне подругой проникновенное стихотворение. Я написала ему о своем любимом романе, «Останется при мне»[72] Уоллеса Стегнера, и он ответил, что у него он один из любимых и что недавно он даже перечитал его. Было ли совпадением, что мы оба любили Стегнера? Наши литературные пристрастия были необычайно похожи. Такое совпадение наших самосознаний ощущалось как утешение и утрата одновременно. Майкл назвал то, чем мы занимались, взрослым вариантом обмена аудиокассетами. Это давало возможность биологическим отцу и дочери, раньше не знавшим друг друга, сказать: вот я какой (какая). Переосмысление.
Пока мы с Беном продолжали общение, укрепление связей — за это время окружающие мой дом луга покрылись толстым слоем снега, озера замерзли и их усеяли темные фигурки подледных рыбаков, — мне стал показываться мой папа. Он возник в моем внутреннем мире, будто терпеливо ждал, когда
