Михаил Марголис - "АукцЫон": Книга учёта жизни

— Моей мечтой, после того как я зацепился за «АукцЫон», было участие в записи их новой пластинки, — продолжает Васильев. — Ну то есть чтобы какой-то альбом был сделан при мне. И это сбылось. После «Птицы» вышел уже не один «аукцыоновский» диск. Когда записывали «Жилец вершин» и «Это мама», я присутствовал в студии. Как обычно, помогал, чем мог. Иногда Федоров даже интересовался у меня: как тебе такая вот песня? Не потому, что у меня какой-то авторитет, ему просто интересно порой услышать чье-то мнение…

Я изначально старался делать для группы все максимально хорошо. Концерты «Ы» организовывал сам, фактически кустарным способом, но вкладывал в них все свои силы и душу. Зато не требовались никакие промоутеры со стороны. Что собрали с продажи билетов, то и есть наш гонорар. Если в феврале 1994-го в моем институте «АукцЫон» еще работал за 500 долларов, то уже в сентябре того же года мы впервые получили за концерт вдвое больше. Мои старания оправдывались…

При этом случались «косяки», после которых думалось: всё, сейчас меня точно уволят. Например, когда в той, первой поездке в Германию я напился и облевал весь автобус. Проснулся с бодуна, жду, что сейчас мне скажут «до свидания». Но никто не ругался. Меня поражает в «аукцыонщиках» умение терпеть, прощать ошибки. И я у них этому научился…

В эпоху Хлебникова

Закончив работу над «Птицей», я понял, что мы в тупике. Наступил конкретный кризис…

Из всех альбомов «АукцЫона» наиболее кропотливо создавался «Жилец вершин». На нем много копий было сломано…

Развивая мысль Озерского о том, что «Птицей» для «Ы» завершился некий этап, вслед за которым «началось совершенно другое», можно подойти к утверждению, что упомянутый альбом вообще подытожил эволюцию «АукцЫона» как коллективной единицы. Вся дальнейшая история группы это, если хотите, движение по «тропику Федорова» с заездами на «запасные» пути.

Пользоваться уже изведанным Леня, выпустив «Птицу», категорически не хотел. Однако быстро отыскать новую, заманчивую, «непаханую территорию» после записи четырех разноплановых альбомов за пять лет Федорову самостоятельно не удавалось. К накатившему на него тогда состоянию подошла бы формулировка «кризис как предчувствие». Лидер «Ы» внутренне был готов к переходу на другой уровень творческой реализации, но для такого шага ему, видимо, требовалась чья-то подсказка. И она прозвучала из уст «доброго сказочника» (как выразился однажды музкритик Сергей Гурьев), парижского друга «аукцыонщиков» Алексея Хвостенко. Седобородый пиит из содружества «Хеленкутов» поведал Лене о том, что мировая литература делится на три эпохи. Раньше была эпоха Гомера, затем Данте, а теперь эпоха Хлебникова, в которой, собственно, Хвост с Федоровым и имеют счастье обитать. Следовательно, нет ничего естественнее и интереснее, чем запеть на велимировском языке. К тому же никто еще не доказал, что это возможно.

О поэзии Хлебникова, равно как и о самом алхимике славянской фонетики, Леня знал крайне мало, точнее — почти ничего. Сей пробел федоровской эрудиции Хвост ликвидировал в ресторане поезда Петербург-Москва, где за бутылкой водки подробно рассказал своему молодому соавтору-музыканту о гении русского футуризма. И тут Федорова «как ударило». Он «вдруг понял, что из всего этого может получиться что-то необычное. И для нас необычное, и вообще…». «Вернувшись в Питер, я созвонился с нашими и сказал: „Тащите все идеи, у кого что есть. Все что угодно…"» — вспоминал Леня в интервью Андрею Бурлаке.

— О Хлебникове я знал и до того, как мы приступили к «Жильцу вершин», — говорит Рубанов. — Поэтому, честно говоря, сильно удивился, когда услышал, что Хвост предлагает сделать пластинку на хлебниковские стихи. Совершенно не представлял, что из такой затеи выйдет.

А кто представлял-то? По теперешнему преданию альбом созревал символический срок — девять месяцев, и все это время в отечественных околомузыкальных кругах раздавалось немало скептических высказываний. Мол, куда-то «АукцЫон» совсем в дебри понесло. Как можно Хлебникова спеть? Кто это станет слушать? Оттягиваются ребята с Хвостом сами для себя и т. п. Естественно, звучал и эпитет «заумь», когда-то щедро употреблявшийся в отношении самого Хлебникова. С позиции прагматиков действия «Ы» смотрелись вообще дико: коллектив никак не развивает успех «Птицы», чего-то два года ждет и в 1995-м преподносит поклонникам полубезумный, фри-джазовый альбом с голым юношей на внутреннем развороте обложки и инопланетными причитаниями-заклинаниями «Проум. Праум. Приум. Ниум. Взум. Роум. Заум. Выум. Воум. Боум. Быум. Бом!..»; «…кучери тучери, мучери ночери, точери тучери, вечери очери…». Что бы это значило?

Что? Вероятно, первое соприкосновение Федорова с бесконечностью, выход за края искусства, преодоление всех прежних форм.

— Для меня «Жилец вершин» — куда более этапный наш альбом, чем все остальные, — заявляет Леня. — Он многое во мне перевернул. «Жилец…» в сто раз сложнее любых записей, что мы сделали до него. Однако, создавая именно эту пластинку, мы находили массу простых ходов и решений, которые отлично работают. Благодаря «Жильцу» потом появились «Анабэна», «Зимы не будет»… У нас изменился подход к песням.

Чуть позже я опять проанализировал «Птицу» и заметил, что больше всего мне запоминаются в ней вещи, которые мы, что называется, не делали, не репетировали. Например, «Моя любовь» или «День рождения» (она придумалась вообще во время записи). То есть неотрепетированные песни наиболее «качают». Из таких вещей и складывался «Жилец вершин».

Для «простых ходов» в хлебниковском альбоме «аукцыонщики» задействовали такое количество аутентичных инструментов и загадочных приспособлений, что даже скромный Леня, оценивая «Жильца», отметил: «…по использованию разных звуков мы там сами себя превзошли». Перкуссия Паши Литвинова деликатно сочеталась с флейтами интровертного духовика-саксофониста Анатолия Герасимова, музыканта-эмигранта, призванного «АукцЫоном» в компаньоны Колику. Последний, к слову, освоил в «Жильце вершин» египетскую тростниковую дудочку. Матковский взялся за гавайскую гитару, индийскую арфочку и тампуру. По утверждению Федорова, в студии иногда кто-то играл даже на метлах и газовых баллонах. Через всю эту чудодейственную звуковую вязь перетекала колыбельная хрипотца Хвоста, глаголившего велимировским слогом: «…и я думаю, что мир это только усмешка, что теплится на устах повешенного».

— Мне в кайф было записывать этот альбом, в нем ощущалось что-то новенькое. Такого мы раньше в «АукцЫоне» не делали, — подчеркивает Шавейников. — Хотя никакого Хлебникова я, конечно, никогда не читал и не собирался. Я же двоечник, зачем мне сложная литература? Тем более непонятные стихи — из одних звуков. Я в детстве читал про «Робинзона Крузо», «Пятнадцатилетнего капитана», и всё.