Моя жизнь и стремление. Автобиография - Карл Фридрих Май
Что касается моего родного города, то я был вызван в местный суд в качестве свидетеля и узнал, что Фрейтаг, автор, и Мюнхмайер, издатель «Храма Венеры», недавно были судимы за это позор. Они скрывали это от меня. Как я был рад, что не женился на этом храме Венеры!
Вернувшись домой из только что упомянутой поездки, мне понадобилось навестить одну из моих сестер, вышедшую замуж в Хоэнштайне.
Я провел несколько дней у нее и познакомился с девушкой, которая произвела на меня очень странное впечатление.
В начале этой моей книги я сказал, что мне свойственно видеть перед собой людей больше ментальным зрением, чем физическим. Затрудняюсь выбрать, является ли это преимуществом или недостатком, но в результате такой моей особенности я нередко воспринимаю уродливого человека как прекрасного, а прекрасного как уродливого. Самыми интересными для меня существами являются те, чья ментальная форма кажется мне загадочной, чьи контуры я не могу распознать или чей колорит я не понимаю. Такие люди меня привлекают, даже если выглядят отталкивающе; я не виноват в этом.
И с девушкой, о ком я говорю, была связана еще одна очень странная вещь. А именно, когда мне было четырнадцать лет, семинаристом в Вальденбурге однажды в ноябре я поехал оттуда в Эрнстталь, чтобы увидеться с родителями и чтобы сменить свою одежду. На обратном пути, проходя через рынок Хоэнштайна, я услышал пение и наткнулся на певчих, стоящих перед домом. Там должно быть шли похороны кто-то умершего. Я узнал дом. Внизу жил торговец мукой, а наверху приехавший издалека человек, кого иногда называли цирюльником, иногда фельдшером, хирургом или врачом. Он не только стриг как парикмахер, но еще было известно, что он может делать намного больше, его звали Поллмер.
У него родилась дочь, которую сочли самой красивой девушкой в мире, во всяком случае, так решили оба города, я знал это. Теперь ее должны были похоронить.
Вот почему я остановился.
Позади меня стояли две женщины, которые тоже хотели послушать и посмотреть. Вошла третья, из селения, спросив, кто это.
«Дочь Поллмера», — ответила одна из первых двух женщин.
«Ох?! Зубного врача? От чего она умерла?»
«От своего собственного ребенка. Было бы лучше, если бы и он и умер, но он все еще был жив. Такой ребенок, от которого умирает мать, никогда не может быть благословенным, это приносит вред всем».
«Кто отец?»
«Его нет!»
«Боже ты мой! Еще и это? Было бы лучше, если бы монетку сразу закопали!»
Теперь пение прекратилось. Гроб вынесли. Собралась траурная процессия. Из открытого окна гостиной появилась женщина с чем-то на руках. Это был ребенок, «монеточка», убившая собственную мать и навредившая всем!
Я ничего в этом не понимал. Что может знать четырнадцатилетний мальчик о людских предрассудках такого рода!
Но когда похоронная процессия завершилась, и я продолжил свой путь, я захватил с собой кое-что, впоследствии сильно занявшее меня, а именно вопрос, почему нужна осторожность в отношении к ребенку, не имеющего отца, и кто виноват в смерти матери. В результате моей молодости и неопытности я поверил всему, что говорили старушки, и чувствовал своего рода ужас, когда думал об этих похоронах и несчастной «монеточке».
Как только я позже забрел на рыночную площадь Хоэнштайна, то невольно взглянул на тот дом, на верхнее окно над комнатой торговца мукой.
Позже, спустя несколько лет, я однажды увидел, как выглянула голова ребенка, девочки.
Я остановился на мгновение, чтобы рассмотреть лицо. Оно не выражало ничего, ни приятного, ни ужасного.
Позже я встретил на улице сильного высокого человека, держащего за руку девушку лет двенадцати. Это был старый Поллмер со своей «монеткой». Старик выглядел очень серьезным, а ребенок — очень веселым и дружелюбным, ничто не указывало на то, что «ее мать умерла от нее».
Потом я видел ее несколько раз, подростком, словно потусторонний ангел, бледный длинный стебель, очень стройную, совершенно неяркую, совершенно равнодушное существо.
Никогда бы не подумал, что эта девушка когда-нибудь сыграет в моей жизни значительную роль.
И теперь, когда я жил у своей сестры, в доме одного из ее друзей меня познакомили с несколькими молодыми девушками, в том числе с «мисс Поллмер».
Это была «монетка», но она выглядела совсем иначе, чем раньше. Она так тихо и скромно сидела за столом, занятая вязанием крючком, что почти не произносила ни слова.
Мне это понравилось.
Ее лицо слегка разрумянилось.
У нее был очень странный, даже загадочный вид.
И если она порой роняла слово, то оно звучало осторожно, задумчиво, совсем не так, как у других девушек, кто говорит обо всем, и чьи языки трещат без умолку.
Мне это очень понравилось.
Я узнал, что ее дед, Поллмер, читал мои «Географические проповеди» и все еще продолжает читать их.
Мне это понравилось даже больше.
Она показалась мне очень непохожей на своих друзей.
За фигурами последних я не видел и следа духа, а только дыхание души.
Однако за Поллмер лежала психологическая земля, высокая или низкая, пустынная или плодородная, этого я не мог различить, но там была земля, я это ясно видел, и во мне возникло желание познакомиться с этой страной.
Тот факт, что она происходила не из богатой или даже не знатной семьи, не мог помешать мне, в конце концов, я сам был всего лишь сыном бедного ткача, а на самом деле гораздо меньше.
На следующий день ее дедушка пришел ко мне.
Она рассказала ему обо мне и заставила его захотеть узнать меня лично после прочтения моих «проповедей».
Казалось, он был доволен мной, потому что он попросил меня навестить его в ближайшее время.
Я так и поступил.
Между нами возникло плотное общение, которое перешло с личного на письменное, когда я закончил свой визит и вернулся в Дрезден.
Но Поллмер не любил писать сам. Письма, которые я получал, писались рукой его внучки. Кто бы мог подумать, что я вступлю в переписку с «монеткой», которая «приносит только вред»!
Наша переписка производила необычайно хорошее впечатление. Она говорила о моей «прекрасной, очень важной работе», о моих «больших задачах», о моих «благородных целях и идеалах». Она цитировала отрывки из моих «Географических проповедей» и добавляла к ним мысли, совершенное превосходство которых меня поразило. Какая склонность быть женой писателя!
Правда, временами мне казалось, что только писатель-мужчина и притом очень образованный может писать такие письма, но я не мог поверить, что они способны на такой обман.
Мне также написала сестра. Она была переполнена похвалами
