Екатерина Мещерская - Жизнь некрасивой женщины
Прождав меня напрасно на аэродроме до позднего вечера, Васильев вернулся домой, обнаружил наше исчезновение и прочел мою записку, в которой я просила у него извинения за вынужденную ложь и просила также не искать меня и оставить в покое.
Им овладело бешенство.
Был слышен невообразимый грохот: Васильев переворачивал вверх ногами оставшиеся шкафы, разбивал мебель.
Перепуганные жильцы дома номер двадцать два из окон верхних этажей наблюдали, как Васильев таскал за ноги двух откуда-то взявшихся маленьких детей и бил их головами о стены. Никто не мог понять, что это за дети.
Наконец у кого-то нашлась подзорная труба, и через нее удалось рассмотреть, что это были не дети, а две большие куклы… таков был конец моих любимиц Маргариты и Маннет.
Приехавшая по вызову за «сумасшедшим» «скорая помощь» с трудом открыла замок входных дверей, но войти в квартиру не смогла: разбитое стекло, фарфор и хрусталь покрывали пол таким высоким слоем, что дверь не отворялась, а Васильев дико ревел и грозил разбить голову каждому, кто осмелится войти.
Несколько санитаров ждали его у входной двери, держа наготове смирительную рубашку.
Но Васильев вдруг двумя сильными взмахами отгреб осколки от дверей, оттолкнул санитаров, не удержавших равновесия и упавших, и мимо бросившихся врассыпную любопытных выскочил на улицу.
Больше он на Поварскую не возвращался.
Я никогда не искала скрытого смысла в словах, не искала изнанки в том или ином поступке человека. Я всех людей считала хорошими, а плохих — исключением. Именно поэтому я и мама искренно поверили в великодушие и благородство Евгения Николаевича.
Однажды вечером, когда я мыла голову, в наше окно кто-то постучался. Это оказался Никита. Я извинилась, что не могу его принять, и просила прийти в другой раз. На следующий день, узнав об этом посещении, Евгений Николаевич выразил недовольство. Он сказал, что комната наша считается его «кабинетом» и неудобно, если к нам будут ходить в гости мужчины. Тем более что мы живем у всех на виду. Я не придала этим словам никакого значения, кроме самого прямого, и, хотя очень огорчилась, так как мечтала видеть всех друзей у себя, все-таки вполне с ним согласилась и решила так: он сделал нам любезность, и мы с мамой должны подчиниться его требованиям, лишь бы у него не было неприятностей.
Мне не приходило в голову, как наша жизнь выглядит со стороны. Рабочие смотрели на нас по-разному: одни хмуро, исподлобья, другие благожелательно и даже заискивающе. Нас с мамой считали второй семьей инженера Михайлова. За глаза меня звали «эта» и считали содержанкой.
А Евгений Николаевич тем временем заботой, вниманием и предупредительностью просто стеснял меня иногда.
Как я ни старалась с ним рассчитаться, но его щедрость по отношению к нам переходила всякие границы.
Стараясь отплатить, мама подарила ему булавку (в галстук) отца. Она была вся из золота, четырехугольная, большая, темной лазури, «смирнская» бирюза с четырех сторон осыпана бриллиантами, а также большие, старого сакса часы с фигурами пастушков и пастушек и такие же канделябры к ним.
Мама прочла трогательную речь Евгению Николаевичу о том, что эти часы должны будут вечно напоминать ему о том, как много светлых, хороших часов он внес в нашу жизнь.
Так тянулись дни, пока в одно воскресное утро в нашу дверь не вошла Наталия Николаевна, жена Евгения Николаевича. Бледная, она села на первый попавшийся стул и разразилась слезами.
— Думала ли я… Думала ли я… — начала она. — Я считала вас людьми порядочной фамилии. Какая низость! Какая подлость! Какое предательство со стороны вашей дочери отнять у меня мужа! — И вслед за этим одно обвинение за другим падало на нас, окаменевших, стоявших в полном безмолвии.
Из ее слов нам стало ясно одно: ее муж передал нам эту комнату не только без ее согласия, но даже без ее ведома.
Я спокойно выслушала все и начала ее успокаивать.
— Наталия Николаевна, — говорила я. — Ваш муж ни в чем перед вами не виновен. Я не только не его любовница, но я никогда не слышала от него о том, что нравлюсь ему. Он никогда не пытался даже ухаживать за мной. Между нами нет никаких отношений, кроме дружеских и деловых. Я не знаю, как уверить вас в этом?..
— Лжете! Лжете! — кричала она.
— Да какой же негодяй наврал вам об этом? — наконец, рассердившись сама, спросила я ее.
— Он… он сам сказал мне, что бросает меня и женится на вас.
Самый тяжелый удар не мог ошеломить меня более, нежели эти слова.
— Значит, он помешался, — сказала я в отчаянии.
Час или два мама, Наталия Николаевна и я, перебивая друг друга, объяснялись. От обиды и оскорблений мама плакала не меньше, чем Наталия Николаевна. Я бегала с рюмкой валериановых капель от одной к другой.
— Наталия Николаевна, — наконец сказала я, — подумайте как следует над тем, нормален ли действительно ваш муж, утверждая факты, которые не имеют под собой никакой почвы! Простите меня, но теперь мне начинает казаться, что он очень неумело и жестоко над вами подшутил, выдумав такую небылицу, которую к тому же так легко проверить! Я только что похоронила сына, я была так бесконечно несчастна в моем браке. Я никогда больше не выйду замуж, мне никто не нравится и не понравится. А на Евгения Николаевича я никогда в жизни не смотрела как на мужчину, а если б он мне и нравился, то, будучи знакома с вами, ни о чем и речи не могло быть! За кого вы меня принимаете?!
— Вы успокоили меня… — сказала наконец несчастная женщина. — Но я не знаю, что же мне теперь делать…
— Идти спокойно домой, — сказала мама, — и не волноваться. Это какое-то недоразумение, которое должно объясниться.
Увы! Это не было недоразумением. Вечером пришел сам Евгений Николаевич и «с места в карьер» стал объясняться.
— Мне нет дороги назад! — сказал он. — Она случайно узнала о том, что вы здесь живете, скрывать дольше было нельзя, оправдываться я не хотел. Я счастлив, что этот узел наконец разрублен.
— Евгений Николаевич! Мне кажется, вы с женой с ума сошли!.. Любите ли вы друг друга или нет, расходитесь ли вы или миритесь, — при чем тут я?
— Как «при чем»! — почти злобно воскликнул он. — Разве вы не видели, не чувствовали, не понимали, что мой дом из-за вас рушится, что все летит к черту, что вся моя жизнь ломается, что я делаю все только для того, чтобы жениться на вас?
Как я ни была взволнована, удивлена, возмущена, но эти слова встретила взрывом самого искреннего смеха.
Это было одно из самых оригинальнейших объяснений, которое мне когда-либо приходилось выслушивать. Он говорил о своем чувстве зло, с каким-то отчаянием, почти угрожая, доказывая мне всю безвыходность как его, так и моего положения.
